ГЛАВА IV
Русская армия, отойдя от Можайска, подходила к Москве. Вслед за ней медленно, точно ощупью, двигалась армия Наполеона.
Кутузов чувствовал, как с каждым шагом, приближающим к Москве, обостряется кризис войны. Кризис тяжелый и опасный для России, для армии, для него самого.
В литературе и даже в историографии существует точка зрения, что Кутузов решил сдать Москву, находясь еще чуть ли не в Петербурге. Узнав о падении Смоленска, он действительно произнес: «Ключ от Москвы взят», и потому говорят, что Кутузову было легко решиться на оставление Москвы без боя. Он готов был к этому давно, он гениально предвидел все, включая и марш-маневр на Калужскую дорогу и конечную гибель всей армии Наполеона.
Другие, клевеща на Кутузова, утверждают, что он только влачился за событиями, хитрил и обманывал народ, армию и царя, обещая отстоять Москву, а поворот армии на Калужскую дорогу осуществил по совету не то Беннигсена, не то Толя, или поворот совершился сам собой, потому что некая сила сама по себе влекла солдат по тому пути, туда, где были запасы продуктов.
При этом забывают, что Кутузов принимал свои решения не отвлеченно и предвзято, а исходя из конкретной стратегической и тактической обстановки. Ему отказывают в той замечательной прозорливости, которая в кризисные для войны дни действительно помогла ему предвидеть ее дальнейший ход и поступать соответственно обстоятельствам.
Высказывают иногда мнение, что Наполеон не мог быть победителем в Москве потому, что он растянул свои коммуникации, вынужден был оставить на них большую часть войск и не мог быть достаточно сильным в Москве. Следовательно, Кутузову ничего не стоило воздействовать на коммуникации французской армии и выиграть войну. Для этой цели легко было решиться сдать Москву без боя. Но при этом забывают, что только из-за растянутых коммуникаций войн не проигрывают, особенно такие полководцы, как Наполеон.
Перед сражением под Аустерлицем у Наполеона тоже были растянуты коммуникации и разбросаны силы. На эту опасность ему тогда уже указывали его маршалы, но Наполеон ответил, что все решит сражение, и действительно все решило Аустерлицкое сражение.
Под Смоленском маршалы опять указывали на крайнюю растянутость коммуникаций. Наполеон опять ответил, что все решит сражение. Однако Бородино этого не решило, как не решило этого и занятие Москвы. Значит, дело не только в растянутых коммуникациях, а прежде всего в армии, дерущейся на фронте, в силах, воздействующих на коммуникации.
Войну решали не только коммуникации, действия армии, но и ряд других политических, экономических и стратегических факторов, и учесть их правильно, то есть определить судьбу Москвы и всей России, было далеко не так просто, не так легко. И образ Кутузова, стоявшего на Поклонной горе под Москвой в сентябрьский день 1812 года на вершине своей полководческой славы или на краю возможного своего бесславия и позора, рисуется не только великим, но и глубоко трагичным.
Кутузов знал, что исход войны зависит прежде всего от воли к победе русского народа и русской армии, от тех военных резервов, которые имеет Россия. Но сейчас все зависело от его – Кутузова – решения.
Народ и армия видели в нем спасителя России, ждали, что он поведет войска в новое сражение, что не сдаст без боя Москву. Народ и армия готовы были сражаться под стенами Москвы. Население Москвы в эти дни рвалось к оружию.
– Лучше умереть в Москве, чем сдать ее неприятелю, – говорили в армии.
«Там, за Москвой, казалось, начнется иная жизнь, немыслимая, если сдадут Москву», – писал современник.
Все это говорило Кутузову, что надо сражаться под стенами Москвы, и если придется, то дать бой, самый кровавый и ужасный из всех видов боя, – уличный бой.
В этом бою можно потерять всю армию, но ее можно было потерять и без боя, потому что сдача Москвы грозила деморализацией армии и потерей ее боевого духа. Другой армии, способной сразиться с армией Наполеона, в России не было, создать ее правительство Александра было неспособно, и Кутузов еще более остро, чем под Бородином, почувствовал, что теперь царь, наверно, сможет прогнать его, теперь у него будут для этого объяснения, – сдача Москвы без боя сама по себе достаточна для смещения главнокомандующего. Она будет означать, что и Бородино было поражением, а не победой, как доносил Кутузов.
Что это будет так, об этом говорило поведение Беннигсена, Ростопчина и всей толпы завистников и клеветников, которые, почуяв шаткость положения Кутузова и поддержку царя, обнаглели в своих обвинениях, говоря, что старик боится Наполеона и помешался на ретирадах.
Кутузов помнил, как прогоняли его после Аустерлица, прогоняли после Рущука, но тогда царь вынужден был опять его вернуть и поставить во главе вооруженных сил и доверить ему судьбу России. А сейчас Кутузов чувствовал, как конфликт между ним и царем, то затихавший, то обострявшийся, на этот раз достиг кризиса, и стоит только решиться на сдачу Москвы, и его, старого полководца, навсегда прогонят из армии. Он должен будет уйти, оставив армию Беннигсену. Ему останется короткий путь к могиле, путь к позору и бесславному забвению. Кутузов, любивший свою родину, не мог примириться с мыслью, что он сдаст Москву Наполеону.
Это не то, что сдать крепость Рущук, чтобы потом вернуть ее, и даже не сдача Вены. Речь шла о существовании родной столицы, о существовании русского государства, о судьбах русского народа. Москву надо было защищать.
К этому решению вели не только мысли Кутузова в тот час на Поклонной горе – на этом настаивали почти все окружавшие Кутузова командиры, для которых хотя и было ясно, что на позиции, избранной Беннигсеном, драться невозможно, но еще более невозможным казалось сдать Москву без сражения.
И все же мысль полководца Кутузова пробивалась к единственно верному решению. Истина точно мерцала вдали, скрываемая разноречивыми доводами и соображениями. Но мысль полководца двигалась к истине могучими усилиями ума и сердца. Она отвергала все препятствия – волю царя, с которым он теперь вступил в открытую борьбу, заботу о личной славе, даже мнение народа и армии. Полководец точно поднимался над Поклонной горой, над позицией под Москвой. Он видел перед собою не только Москву, но и всю Россию, не только позицию под Москвой, но и весь гигантский театр военных действий, где могли быть решены судьбы войны.
Москва должна быть сдана.
