– Она правда из Италии, – стал заступаться Гриша, – она у меня снимает комнату!
– И потому ночует в машине! – усмехнулся милиционер. – Глупо врете!
– Ты болван! – В Лучане пламенем горел итальянский темперамент. – Ты не понимаешь поэзии!
Прохожие, все как один, оглядывались на забавную троицу. Милиционер, полуголая женщина, вместо одежды на ней клетчатый плед, и голый мужчина, то есть не совсем голый, трусы на нем были. На собаку, на которой тоже не было никакой одежды, никто внимания не обращал.
Они подошли к милицейской машине, стоявшей у тротуара. Милиционер распахнул дверцу, и Лучана покорно полезла внутрь, Сюрприз, не спросив позволения, шмыгнул за ней, Гриша тоже забрался внутрь.
Поехали и приехали, не требуется особой сообразительности, чтобы догадаться: приехали в то самое отделение, где уже дважды побывала Лучана.
Начальник, увидев старых знакомых, сначала побледнел, потом покраснел, потом тяжело задышал.
– Женщина доставлена, – рапортовал милиционер, – за попытку угона автомобиля. Она меня при исполнении служебных обязанностей три раза обозвала болваном!
– Мало! – прохрипел начальник.
– Доброе утро, товарищ начальник, – поздоровался Гриша, – как вы себя чувствуете? А у меня инсульт!
– Я вся изнервничалась, господин начальник, – вступила в беседу Лучана. – Вы не угостите меня кофе? Каждое утро я начинаю с кофе.
– Уйдите! – простонал начальник. – И чтоб я вас больше никогда не видел, даже в страшном сне! Уйдите в Италию! Италия – это далеко?
– Очень далеко, – сказала Лучана.
– Какое счастье! – выдохнул начальник. – Вон отсюда!
Лучана на радостях подскочила к начальнику и поцеловала его:
– Вы самый лучший полицейский, которого я когда-либо видела.
Вдобавок к поцелую она одарила начальника лучезарной улыбкой, и все трое, она сама, Гриша и Сюрприз, исчезли.
Начальник поглядел на подчиненного милиционера, который толком не понимал произошедшего, с откровенной ненавистью. Однако произнес начальник только два слова:
– Ты болван!
Потом добавил:
– Она права – ты трижды болван!
Начальник ошибся. Лучана назвала милиционера болваном действительно три раза, но сам начальник добавил еще два «болвана», итого получалось, что подчиненный – пять раз болван!
На улице Лучана и Гриша поглядели друг на друга и, казалось, безо всякой причины начали хохотать. Затем Лучана резко оборвала смех:
– Тебе холодно?
– Нормально.
Лучана развернула плед, и теперь они оба завернулись в него.
– Так лучше?
– Так лучше. Но до дома идти далеко.
– Дойдем!
– Конечно, дойдем, – сказал Гриша. – Мы уже идем.
Вроде ему должно было быть хорошо, но на самом деле он загрустил:
– Ты ведь уедешь…
– Не знаю… У меня ведь все украли – и деньги, и билет, и паспорт тоже, я ведь тебе врала, что день провела хорошо, что в посольстве меня как родную приняли. Они меня даже внутрь не пропустили!
Гриша остановился:
– Действительно украли паспорт? Билеты-то можно восстановить…
– Да, украли! И это бесценный подарок! Будь счастлив тот вор!
– Восстановить паспорт – это же целая история, это же долго. Если бы я нашел вора – я бы его обнял…
Лучана не дала Грише договорить:
– Лучше обними меня и…
– И! – повторил Гриша, потому что понял, что надо делать.
И они начали целоваться. Они шли по улице и целовались. Они останавливались и целовались. Они переходили дорогу и целовались, невзирая на такую мелочь, как автомобили, которые надвигались на них с угрожающей скоростью. Они целовались практически без перерыва. Дорога до дому, как предупреждал Гриша, была долгой, и сейчас им это нравилось.
Они целовались, не замечая прохожих, которые глазели на них, как на ненормальных. Гриша забыл, что он босиком. Лучана не заметила, что плед сполз, волочится по тротуару и вид у нее, у Лучаны, – более чем откровенный. Они целовались и были счастливы. Человек создан для счастья, как птица для полета. Это написано давно, это очень давно написано хорошим писателем и хорошим человеком по фамилии Короленко, и это святая правда.
Когда добрались до Гришиной комнатушки, ее хозяин сказал:
– Нам надо срочно опохмелиться…
– Я не знаю, что это значит – хмелиться…
– Это значит – немедленно хорошо принять, а то мы оба схватим воспаление легких!
– Ну и прекрасно – будем лежать рядом! – высказалась Лучана. – И еще я бы выпила кофе, которого нет!
– Уже есть! – гордо сказал Гриша. – Я пошел на кухню варить кофе, и я ведь гулял босой…
– Разве? Я не заметила.
– Заодно помою ноги.
– Кто бы спорил, – улыбнулась Лучана. – А я пока покормлю Сюрприза. У нас есть чем?
– У нас есть, – Грише особенно понравилось, что Лучана сказала «у нас», – вон, на столе, сардельки…
Вчера Сюрприз уже ел сардельки, что не помешало ему наброситься на них сегодня с завидным аппетитом.
Гриша сварил отличный, крепкий кофе, Гриша пожарил яичницу с ветчиной, Гриша пожарил тосты, и Гриша налил вина по чуть-чуть, по капелюшечке. Они выпили по чуть-чуть, они умяли яичницу, они поели горячие тосты, намазывая их маслом, а сверху джемом. Они ничего не говорили друг другу. Бывает, когда слова – помеха, когда молчание дорогого стоит. Сейчас оно стоило очень дорого и в свободно конвертируемой валюте.
Гриша дожевал тост, порывисто поднялся со стула, шагнул к шкафу и вынул из него гитару.
При виде гитары Лучана поперхнулась, что-то съестное застряло у нее в горле. Гриша, как водится, похлопал Лучану по спине, и съестное благополучно миновало горло. Однако Лучана не могла смотреть на Гришу. Ее давил смех.
– Ты что? – удивлялся Гриша. – С чего это ты?
– На меня иногда находит, – с трудом проговорила Лучана, – не обращай внимания!.. Ты играешь на гитаре?
Она заставила себя поглядеть на Гришу невинным взором, будто бывшая Гришина жена не посвящала ее в тайны его сексуальных привычек.
– Да так, – Гриша небрежно перебирал струны, – немножко бренчу. Я даже рискну тебе спеть!
– Ну? Ты и поешь тоже? Этого я никак не ожидала! У тебя есть голос? – Лучана сдерживалась изо всех сил, чтобы снова не расхохотаться.
– Чего нет, того нет, – откровенно признал Гриша, – просто у меня сейчас душа поет!
– Слушаем душу! – сказала Лучана.
Гриша тронул гитару и запел. У него обнаружился симпатичный, с легкой хрипотцой голос. Если б он вышел на эстраду, где у большинства певцов вообще нет никакого голоса, то имел бы успех. Сейчас он пел
