жуете, когда они поют?
– Я не имею права высказываться заранее, – вздохнул председатель. – Это же конкурс. Но вы им передайте, пожалуйста, что на фестиваль они безусловно пройдут!
– Спасибо большое! – растерянно ответил Ефрем Николаевич.
Председатель двинулся к выходу, невесело добавив:
– А жевать – я ничего не жую. Это у меня после гриппа воспаление лицевого нерва и тик!
И Соломатин почувствовал, что у него самого задергалась щека, от смущения он прикрыл ее рукой.
Потом Ефрем Николаевич весело шагал по улице, как вдруг вытянул шею и вгляделся. Он увидел Андрюшу, который доел эскимо, выкинул палочку и взял высокую ноту:
– А-а…
Очевидно, остался недоволен, достал из кармана монету и протянул ее продавщице.
– Еще!
– Андрей! – окликнул Соломатин. – Ты что, с ума сошел? – И отобрал эскимо.
Андрюша грустно спросил:
– Нас берут на фестиваль?
– Берут!
– Хочу охрипнуть! – сказал Андрюша. – Ем четвертую порцию – и никак!
– Не понимаю! – Ефрем Николаевич действительно не понимал.
– Если я охрипну и потеряю голос, мне будет легче! – делился горем Андрюша. – Отец пришел и сказал: «Перевожу тебя в школу-интернат с математическим уклоном». Чтобы, значит, я жил там, как в тюрьме. Меня будут кормить, а я за это буду решать задачки!
Отец Андрюши, Артемий Васильевич Вешняков, делал клиентке немыслимую прическу под названием «Вечерняя заря». У всех женщин, которые садились в кресло к знаменитому мастеру, появлялось на лице выражение счастья или глупое выражение, что, в сущности, одно и то же.
Соломатин заглянул в зал, увидел Артемия Васильевича и двинулся к нему.
– Добрый день!
Вешняков ответил доброжелательно:
– Привет педагогике! Как семья, все здоровы?
При этом пальцы его выплясывали на голове клиентки затейливый танец.
– Вы зачем Андрюшу забираете? – печально спросил Соломатин.
– Вот в Италии был мальчик Робертино Лоретта, – ответил Вешняков, – пел себе, а потом голос сломался, сломался и сам Робертино. Улавливаете?
– Вовсе не обязательно, чтобы Андрюша потом становился певцом. От общения с музыкой он сам делается красивее, добрее. Человек должен расти с музыкой в душе!
– Если бы я знал, – гнул свою линию парикмахер, – что из сына выйдет народный артист… Улавливаете?
– Но у него к математике нет особых способностей!
– Разовьются! – уверенно сказал Артемий Васильевич. – Учили бы меня с детства математике, я бы не стоял тут с ножницами, а был бы главный конструктор, точно! Сейчас технический век! Счастье – оно не в деньгах, я тут, может быть, зарабатываю больше, чем главный конструктор!
– Вас так уважают! – вставила клиентка. – К вам предварительная запись! Вы делаете современную, нужную голову!
– У нас поездка на фестиваль. – Голос у Соломатина против собственной воли стал просительным.
– Вот это уж ни к чему! – Артемий Васильевич был убежден в собственной правоте. – Самомнение развивать! Андрей где прячется?
– Тут, за углом! – признался Соломатин.
– С математикой вопрос решенный! Скажите ему, чтобы шел домой задачи решать. Улавливаете?
– Губите талантливого парня! – грустно вздохнул Соломатин.
Парикмахер покрутил головой:
– Наука людей не губит! Людей губит искусство! Это я вам твердо заявляю, как артист, как человек искусства!
Соломатин покивал, будто согласен, и полез в карман.
– Совсем забыл, я вам подарок принес!
Вешняков насторожился, но лицо у Соломатина было бесхитростное.
– Позволите?
И прежде чем Вешняков успел опомниться, он ловко развязал ему галстук, снял и нацепил «бабочку».
– Вот теперь вы артист, правда, пока еще не народный. Все артисты носят «бабочки». Волосы напомадить?
– Не надо! – испуганно сказал Артемий Васильевич, не зная, как себя вести.
– Смотрите, ваша женщина уже дымится, улавливаете? – И Соломатин медленно двинулся к выходу; держался он победителем, но настроение было паршивое.
А Вешняков испуганно рванул рубильник и содрал с головы клиентки сложное электрическое приспособление. Теперь ее волосы высились замысловатым сооружением под названием «Вечерняя заря». Клиентка выдохнула из легких дым, откашлялась, поглядела в зеркало – и стала счастливой. Женщине для этого так мало нужно…
Когда Ефрем Николаевич поднимался по школьной лестнице, из двери с табличкой «Заведующий учебной частью» выглянула Наталья Степановна и поманила Соломатина пальчиком.
– Что ж это вы, Ефрем Николаевич, Андрюшу отпускаете?
Когда сыплют соль на раны, становится, как известно, больнее, и Соломатин ответил зло:
– Быстро вам доложили!
– У вас заготовлен другой солист?
– Солисты не грибы, их впрок не заготавливают!
– У нас незаменимых нет! А начиная с сегодняшнего дня время ваших спевок вы согласовывайте с учителем физкультуры! – У завуча был характер, как говорили в школе, не приведи господь!
– Это еще почему?
– Я передала ваш зал ему! Он готовит детей к спартакиаде. А я так люблю его штангистов!
– Как вы можете сравнивать гири и музыку? – возмутился Ефрем Николаевич.
– Давно собираюсь спросить, – ехидно парировала завуч, – почему это вы приводите на занятия хора вашу личную собаку?
– Это не личная, а общественная собака! – Соломатин ушел, хлопнув дверью.
Детский хор обсуждал случившееся, собравшись в зале, где проходили репетиции.
– Надо пойти, – выкрикнул один из хористов, по имени Шура, – и набить Андрюшке…
– Спокойно! – прервал Соломатин. – Он тут ни при чем!
– Что значит «ни при чем»? – не согласился рыжий Федя. – Человеку двенадцать лет, и пора иметь собственное мнение!
– Люди, подобные Андрею, – вступил в дискуссию Костик и блеснул очками, – думают только о карьере.
– Да бросьте вы на него нападать! – сказал Соломатин. – У родителей – власть, а у него что? Бесправие!..
– Улавливаете? – вздохнул Федя.
Соломатин засмеялся.
– Что будем делать? Вносите предложения!
– Надо выдвинуть кого-нибудь другого! – Костик покраснел. – Давайте меня выдвинем, только я не уверен, что смогу…
– Федю! – Шура ухватил Федю за шиворот и потащил к роялю. – Федя может, а не сможет, мы ему набьем…
– Спокойно! – призвал к порядку Соломатин. – Отпусти его!
– Мне нельзя, я – рыжий! – возразил Федя.
