обычное «Здравствуйте, Анечка», встречавшее её здесь ежевечерне.
Вот и сейчас Софья Моисеевна повернула голову на скрип дверей и, увидев её, сказала:
— Здравствуйте, Анечка.
— Здравствуйте, — ответила Аня. — Никого нет? Вы одна?
— Одна, — вздохнула Софья Моисеевна, — кому я нужна? Люди мало думают о других. Каждый видит своё счастье и не видит чужого горя.
Софья Моисеевна грустно покачала головой и расправила ладонью смятую клеенку. Аня подошла. Села рядом. Положила руки на стол.
— Ну зачем так, — сказала она мягко, — есть и хорошие люди, готовые для других даже на самопожертвование.
— Хорошие люди, — покачала головой Софья Моисеевна. — Хорошие люди тоже делают зло.
Она чуть приспустила фитиль лампочки и, не сводя с огня глаз, заговорила медленно, словно с трудом выговаривая слова:
— Вот вы хороший человек, Анечка, дай бог вам таких детей, а разве вы не делаете зла? Вы вошли в дом, как голубка, а сколько горя вы принесли с собой. Сколько ночей я не спала, сколько слез пролила. А Илюша, смотрите, на что он стал похож — кожа да кости. И ведь он уже не может смотреть на мать. Я ему враг. Вы меня сделали ему врагом.
Щеки Ани бледнеют.
— Что вы говорите, Софья Моисеевна? Что вы говорите?
— Что я говорю? Я говорю то, что есть. Довольно играть в прятки. Вы взрослые люди, вы ведь не слушаетесь стариков, у вас свой ум. Ну, если так, то посмотрите вокруг, как взрослые. Вы думаете о том, к чему всё это приведет? У вас мед на губах, и вы думаете, что всё в жизни так же сладко, как этот мёд. Мальчик потерял голову. С ним нельзя говорить. Но вы женщина, Анечка, и я женщина — мы можем говорить. Что может ждать мальчика впереди? Ему приготовили жизнь? Богатый дядя оставил ему наследство? Он стрижет купоны? Как вы думаете? Кто будет поднимать Даню? Илюше надо кончить гимназию, потом — университет. Но разве ему сейчас пойдет в голову университет? Какой уж тут университет. Он останется недоучкой. А тогда какая у него будет дорога в жизнь? Никакой. И потом, вы же знаете, что вам не позволят выйти за него замуж; вы не можете этого и по закону. А без этого разве вам может быть хорошо? Разве вы сможете быть счастливой? На вас будут показывать пальцами, и я вам скажу, что уж сейчас показывают. Думаете, мало сплетен вокруг вас? Я уже поседела от этого. У меня не хватает больше слез. Кругом горе, и горе ещё впереди. А вы ходите, Анечка, и говорите о хороших людях. Конечно, вы славная девушка, кто говорит. Вы мне как родная дочь, поверьте мне, я говорю правду. И вы говорите, что любите его. Но если любят, то хотят добра. Так сделайте ему добро, покажите, что любите. Вам будет больно расстаться с ним — я знаю, но что ж поделаешь. Вам ведь всего семнадцать лет. Бог даст, вы встретите хорошего человека и будете счастливы. Я знаю, вам кажется, что вам сейчас очень плохо, очень тяжело. Но я прожила, Анечка, столько, сколько вы не прожили с ним вместе, и я знаю, что все это только к лучшему для вас обоих. Вы думаете, что мне это легко? Бог видит, как я страдаю. Но скажите мне, есть другой выход? Покажите мне его. Покажите. Ну?
Софья Моисеевна поднесла к глазам край платка, которым покрыты были её плечи. Лампочка медленно покачивала желтым колпачком огня. Аня сидела прямая, белая как мел. И в этом втором её доме ударила беда.
Она смотрела на свои руки, которые положила на стол. Они были словно чужие. Аня принялась считать на них пальцы — раз, два, три, четыре… и сбивалась и снова начинала счиать. Ей стало холодно. Она зябко повела плечами, и руки невольно дрогнули. Тогда она снова почувствовала их вес и подняла, будто защищаясь.
— Нет, — сказала она громко. — Нет! Этого не может быть. Это не так.
— Это так и есть, — грустно откликнулась Софья Моисеевна. — Это так и есть. Вы его любите, да, но вы принесли ему зло, до вас он не знал горя.
— Этого не может быть! — повторила Аня содрогаясь.
Она встала и отошла к окну. На стеклах густо лежали морозные стрельчатые узоры. Она тронула их пальцами и медленно вычертила ногтем «И. Л.».
«Вот и всё, — подумала она с безжизненной вялостью. — Вот и всё».
Она повернулась спиной к окну и сказала едва слышно:
— Вы хотите, чтобы я ушла? Да? Совсем? Чтобы мы с ним расстались?
Софья Моисеевна низко наклонила отяжелевшую голову.
— Я хочу? Я ничего не хочу. Мне ничего не надо. Мне надо только, чтобы мой мальчик был счастлив. Если надо, я буду за это целовать ваши ноги. Я буду молиться, чтобы ваша жизнь была как ваше золотое сердце, Анечка.
Она расплакалась, уронив голову на стол. Аня кинулась к ней, опустилась на колени, заглядывала ей снизу в глаза, схватила её руку.
— Ради бога, — шептала она прерывисто, — ради бога… Софья Моисеевна… Софья Моисеевна, голубушка… не надо… Я всё сделаю. Пусть будет ему хорошо. И вам. Я всё сделаю.
Она была как в горячке. Она гладила её руки, целовала их. Софья Моисеевна прижала её голову к груди и судорожно всхлипывала:
— Анечка… Анечка… доченька моя… Ну что я могу сделать? Я не права? А? Не надо этого делать? А?
— Надо… Пусть… Надо, — шептала Аня судорожно. — Пусть… Пусть.
Они прижались друг к другу, гладили руки… Они не могли оторваться друг от друга. Когда вздрагивала одна, дрожь тотчас передавалась другой. Потом обе затихли. Слезы их смешались, и каждая не знала, чьи слезы жгут её губы.
