таинственной женщины был выстроен таким образом, что часть его помещений размещалась под землей и тянулась под мостовыми. Садик, который видел Конан из окон, был всего-навсего магической иллюзией, несуществующим видом из окна – чтобы не так тоскливо было смотреть наружу. У Хлависы имелась причина строить себе жилище такого огромного размера. Земля же в городе стоила дорого, поэтому пришлось пойти на ухищрение.
Кое о чем Конан догадался сразу. Остальное дополнило первоначальные соображения чуть позднее, а окончательную картину он составил для себя после встречи со старым приятелем каллиграфом Тьянь- По.
Сокровища, вынесенные Конаном из убежища незнакомки, лежали рядом с ним, на траве, и солнце весело играло на блестящих поверхностях сундучка, заставляло гореть и вспыхивать золотые монеты (ни во что они пока не превратились и, похоже, превращаться не собирались). Конан утешал себя мыслью о том, что теперь может вернуться сюда через подземный ход в любое время и прихватить еще что-нибудь ценное. А пока следовало убираться подобру-поздорову.
Так он и поступил.
* * *
Лакшми был одним из тех городов Вендии, где человеку легко затеряться. Любой мог найти себе здесь пристанище и слиться с толпой себе подобных. Восточный район Лакшми представлял собою череду великолепных дворцов, где селились аристократы и те богачи, которым посчастливилось породниться со знатью. Здесь строили высокие дома, похожие на конусы, многоярусные, выкрашенные ослепительно-белой краской и украшенные многочисленными лепными узорами, иногда также бесснежными, а иногда – разноцветными. Солнце в течение дня перемещаясь по небу, посылало лучи под разными углами, и тени изменяли свое расположение – и, как следствие, иначе выглядели выпуклые узоры на фасадах аристократических особняков. Четкие черные тени подчеркивай изящество завитков и розеток – жители Лакшми предпочитали цветочные орнаменты.
На юго-востоке размещались храмы. Храмовый квартал не был огорожен отдельной стеной и тем не менее всякий, кто вступал на его территорию, сразу ощущал разницу. Мостовые здесь были куда чище, чем в городе – включая и аристократические кварталы. Внешний облик зданий был тоже иным: башенки и низкие плоские часовни сменялись маленькими садиками, где тихо журчала вода и поблескивали большие, выше человеческого роста статуи божеств.
Но главным был запах непрерывно сжигаемых благовоний. И еще здесь бегали обезьянки, маленькие, пушистые, белые и пепельно-серые. Они были совершенно ручными и держались как хозяева.
Эти животные превосходно были осведомлены о том, что считаются священными и что люди не имеют права поднимать на них руку. Поэтому они частенько безобразничали – отбирали у паломников еду, рвали на них одежду, путали им волосы или забирались людям на плечи и требовали, чтобы их покатали, хлопая человека по макушке маленькой смуглой ладошкой, похожей на ладошку ребенка.
В центре города начинались торговые ряды, а дальше к северу и западу селились простые граждане. Чем дальше к северной окраине, тем беднее были дома и, соответственно, их обитатели. Иногда хижины выглядели просто как куча мусора, случайно вываленного на землю. И все же там жили какие-то бедолаги, и сквозь кривую дверь, которую зачастую даже не задергивали занавеской, можно было видеть, как внутри, в полумраке и вони, копошатся дети и возятся по хозяйству женщины. Мужчины возвращались в такие дома только ночевать, да и то далеко не всегда, зачастую предпочитая остаться под открытым небом.
Конан вошел в Лакшми незадолго до рассвета и присоединился к тем, кто храпел, вытянувшись на голой земле, неподалеку от пеньковых складов. Варвар проделал немалый путь и решил как следует выспаться, прежде чем приступать к поискам Тьянь-По.
У Конана сложилось стойкое ощущение, что отыскать маленького каллиграфа можно только благодаря везению и случайности. Он никогда толком не знал, был ли кхитаец магом. Скорее всего, нет. Но их встречи всегда происходили неожиданно – по крайней мере, для варвара. А сейчас киммерийцу позарез требовались познания веселого и образованного Тьянь-По. В последний раз, когда они расставались, он упоминал о Лакшми. Мол, хочет потолковать со здешними жрецами. У них, как он выразился, совершенно особая школа каллиграфического письма. А заодно кхитайцу хотелось бы посмотреть, как они изготавливают бумагу из тины и вымоченных в воде листьев акации. Маленького каллиграфа всегда интересовало все, что имело отношение к письменности и письменным принадлежностям.
Впрочем, добавил Конан, обращаясь к самому себе уже перед самым сном, сойдет и любой другой умник. В Лакшми их должно быть много. При храмах всегда обитает дюжина мудрецов. А мудрецы, будь они хоть трижды отрекшиеся от всего земного, вряд ли устоят перед чудесными золотыми монетками – если не ради золота, то ради редкого изображения дракона.
С этими мыслями Конан погрузился в объятия благодетельного сна.
Пока он спал, его дважды пытались обокрасть. В первый раз Конан даже не соизволил проснуться – просто двинул наугад кулаком, попал и преспокойно перевернулся на другой бок. Грабитель сгинул и больше не появлялся. Второй раз случился уже под утро. Тут Конану пришлось поневоле подрать глаза, поскольку нахальный воришка вытаскивал сундучок прямо из-под живота спящего варвара.
Конан сел и огрел вора по голове. Тот ойкнул, присел и несколько секунд ошеломленно моргал в предрассветном сумраке.
– Брысь! – хмуро проговорил Конан. Воришка растворился в воздухе.
Конан выругался. Его разбудили слишком рано. Он еще не отдохнул как следует. А спать больше не хотелось. Хотелось есть. И таверны в этот час, как на грех, еще закрыты.
– Надо было поймать этого бездельника, изжарить его на костре и съесть, – проворчал киммериец. – Жаль, что я не додумался сделать это сразу.
С этими словами он уложил сундучок в мешочек, из которого вещица вывалилась во время попытки похищения, проверил, целы ли монетки в кошельке, – и зашагал в сторону городского центра.
Лакшми медленно просыпалась после душной вендийской ночи. Кое-где уже затеплились огни, которые становились все более блеклыми по мере того, как солнце поднималось из-за горизонта. Вот уже вспыхнули золотом и багрянцем вершины башен, и тотчас, словно посылая ответный сигнал, загорелись купола храмов на юго-востоке.
Конан не стал пока заходить в жреческие кварталы. Он искал харчевню и справедливо предполагал, что она отыщется поближе к рынку. Одна действительно уже открыла двери, и заспанный хозяин, зевая, вытаскивал из шкафчика вчерашний хлеб и остатки холодного мяса – все, что оставили на столах купцы, караванщики из, Султанапура, которые на радостях после совершения выгодной сделки устроили здесь пирушку. Скромную пирушку, по масштабам богатых купцов, но достаточно приятную для бедного харчевника.
Конан появился на пороге так неожиданно, что «бедный харчевник» выронил блюдо, которое держал в руках, и оно разбилось. Полуобглоданные кости, предназначавшиеся для бедняков, что непременно явятся чуть позже просить милостыню, рассыпались по полу.
Конан усмехнулся. Его внушительная фигура заполняла весь дверной проем. Ничего удивительного, что хозяин испугался. Вопреки распространенному мнению, ночь – не самое опасное время суток для добропорядочных граждан. Раннее утро, когда одни уже завалились спать, а другие еще не проснулись, – вот глухой час, когда совершается большинство преступлений. А киммериец не выглядел как человек, который остановится перед каким-либо препятствием, если оно стоит между ним и желаемым.
– Уважаемый… – залепетал харчевник.
– У тебя открыто? – осведомился варвар и тотчас уселся за столик.
– Э… Я только что проснулся… и готовился к приему гостей… – забормотал харчевник. – Но если господину угодно…
– Дай мне чего-нибудь, – приветливо молвил Конан и выложил на стол один маленький золотой кругляшок. Хозяин сперва сощурился, а потом широко раскрыл глаза и расплылся в улыбке. Гость не похож на грабителя. То есть, он наверняка грабитель, но сюда он явился просто позавтракать.
