три недели бейлифом, которому шериф или владелец юрисдикции сотни передавал на откуп доходы с него. Однако бейлиф, будучи королевским чиновником, нес ответственность перед шерифом или, в особых случаях, непосредственно перед Короной. Суд обычно собирался под открытым небом, истцы – держатели фригольда – сидели на скамьях вокруг стола во главе с бейлифом и его клерком. Суд занимался незначительными делами: исками, касающимися повинностей, связанных с держанием земли, арестами движимого имущества и небольшими долгами, жалобами на увечье скота, личными оскорблениями и ссорами, не доходившими до уровня уголовных. Более серьезные преступления, такие, как воровство или убийство, автоматически передавались шерифом или коронером в королевские суды. Наиболее распространенным преступлением было посягательство – преступление, в котором часто было легче уличить соседа в суде сотни, чем затевать его при жестких ограничениях канцелярского приказа. Сомнительно, например, мог ли Роберт Кайт получить компенсацию в Вестминстере от Стефена Винтера, против которого он возбудил дело в суде округа Мильтон за то, что тот пришел в его сад, сломал ограду и украл его розы «вопреки миру»; или Джон Малкин, который, уверенный в своей правоте, выдвинул обвинение против Мод атте Хайд и ее сына за то, что они колотили его свинью и науськивали на нее своих собак до тех пор, пока те не откусили свинье хвост[86]. Были и другие прошения, касающиеся устных договоров и клеветы, которые королевские суды не могли удовлетворить, но по которым сельские жители могли возбуждать дела в окружных судах.
Дважды в год, на Пасху и Михайлов день, шериф посещал каждую сотню графства – в некоторых крупных графствах, таких, как Норфолк или Йоркшир, было до двенадцати таких округов – чтобы «держать смотр» или уголовный суд. Каждый владелец земли в округе должен был посещать такие суды, в противном случае он подвергался штрафу (исключение после выхода Мальборосского Статута составляли магнаты, как миряне, так и церковники). При объезде или «законном собрании» крестьяне-вилланы, так же, как и свободные люди, играли существенную роль. По англосаксонскому закону, каждый мирянин, не имеющий земли (а она могла быть конфискована за уголовное преступление), должен был принадлежать к десятку – группе соседей, объединенных круговой порукой. Перед ежегодным «смотром» круговой поруки шерифом, как это называлось, бейлиф проверял списки десятков каждой деревни своего округа, вычеркивая имена умерших с прошлой ревизии и приводя к присяге каждого мальчика, достигшего двенадцатилетнего возраста и, таким образом, ставшего в глазах закона дееспособным гражданином. Положив руку на Библию, мальчик должен был обещать соблюдать порядок, избегать воровства и не помогать ворам. «Я буду соблюдать закон, – клялся он, – хранить верность нашему господину королю и его наследникам, подчиняться главе моего десятка, да поможет мне Бог и святые». Затем каждый гражданин платил свою «десятковую деньгу», которая шла на различные судебные взносы и ассизные ренты[87], а также в судебные доходы сотни. В южных и западных графствах она чаще всего принадлежала какому-либо частному лицу, чьему предку или предшественнику это по титулу было гарантировано короной[88].
При объезде шерифа каждый населенный пункт был представлен главным магистратом и еще четырьмя людьми, которые отвечали перед шерифом за каждую оплошность, допущенную ими в общественных обязанностях, например, если не удалось поднять тревогу, когда произошло преступление, или требовалось арестовать подозрительных людей, которые «ходят по ночам и спят днем», а также за такие преступления, как порча главной королевской дороги или казнь вора, пойманного с поличным, без ведома бейлифа или коронера. Также они отвечали за уплату любых штрафов, наложенных на город за нарушения королевских положений о выпечке хлеба и варке эля. Еще им приходилось сообщать двенадцати фригольдерам обо всех преступлениях, совершенных в деревне. Деревня отвечала за незначительные нарушения общественного порядка, как, например, стирка белья в колодцах и загрязнение питьевой воды. Более серьезные происшествия жюри представляло на рассмотрение королевским судьям в следующий приезд. Когда это случалось, простые представители деревни под присягой отвечали на вопросы, заданные им главными должностными лицами короля. Таким образом, в XIII веке цепь закона протянулась от монарха к крестьянину.
Как и его знаменитый прадед, Генрих II, Эдуард отнесся к своим обязанностям очень серьезно. Еще мальчиком он изучал право под руководством Гуго Гиффарда, одного из судей его отца. Когда король неторопливо возвращался домой из крестового похода, он получил степень в школе права в Падуе, а также захватил из Италии в качестве советчика (вероятно, по вопросам церковного или канонического права) выдающегося юриста Франциска Аккур-ского, затем предоставив ему должность в своем совете и устроив в Оксфорд с назначением пенсии. Примером для юного Эдуарда был его дядя, великий французский король Людовик Святой, любивший сиживать под дубом в Венсе-не и вершить правосудие над своими подданными. Его идеалом, так же, как и для всей той эпохи, был искусно уравновешенный баланс между противоречивыми притязаниями, баланс, при котором право каждого человека по отношению к королевскому могло быть установлено, взвешено и проведено в жизнь. Для средневекового сознания, в памяти которого еще не изгладились воспоминания о темных веках варварства, правосудие было величайшим земным благом, отображением божественного порядка в несовершенном мире. Оно не имело ничего общего с равенством, концепцией в то время неизвестной. Суть его была выражена в юридическом трактате под названием «Зерцало судей», написанном, как считается, лондонским торговцем рыбой, занимавшим пост городского казначея. В нем говорится, что «народу следует держаться от греха подальше и жить в спокойствии и принимать право согласно традиции и святому Закону Божию». Целью было общество, в котором каждому человеку закон предлагал мирный способ наслаждаться своими особыми правами. Закон был механизмом, предоставляемым короной для гарантии человеку такой возможности.
Восприятие правосудия у Эдуарда было гораздо более ограниченным и менее альтруистичным, чем у Людовика Святого. Он твердо решил осуществлять правосудие по отношению ко всем, но на самом деле вершил его только в интересах короны. Христианское общество для английского короля держалось прежде всего на феодальной власти – праве, которое должно осуществляться справедливо и твердо и по возможности расширенно. Долг правителя перед Богом и народом, полагал он, – отстоять свои королевские привилегии. Он всегда ссылался на свою коронационную клятву, когда от него требовали поступиться частью своих прав, существующих в действительности или только воображаемых, утверждая, что хранит их для своего народа. Словно подтверждая афоризм своего подданного, Эндрю Хорна, что «закон требует правосудия, а не силы», Эдуард рассматривал его как борьбу, как в старом Божьем суде, когда человек оправдывался, используя каждую уловку. Он сознавал всю суровость такой игры. В хитросплетениях закона, как и на войне, он всегда был на высоте. Его суды были утверждены не только для того, чтобы свершалось правосудие, но и чтобы твердой рукой управлять королевством. Хотя после одной-двух ранних попыток он отказался от мысли о том, чтобы сделать судей представителями своей власти, для этой цели он содержал специальных адвокатов – приставов, чтобы те «просили за короля»; самыми первыми из известных королевских приставов были Вильгельм Джильгемский и Гилберт Торнтонский. Они и его атторней, Ричард де Бретвиль – предтеча современного главного атторнея, – постоянно вели очень много дел. «О, Боже, – написал один из клерков на обратной стороне свитка, где были зафиксировано огромное количество дел, исполняемых атторнеем, – сжалься над Бретвилем!»
Пока Эдуард твердо держался своих собственных постановлений. Он использовал их в личных целях, хотя и уважал их. Его любимый девиз гласил: «Держи слово». И хотя король строго защищал свои официальные права, судьи не боялись отстаивать свою точку зрения по его закону, нежели по его воле. Показателен случай с Главным судьей Хенгемом. В присутствии короля он ополчился на двух своих коллег, поддержавших королевский приказ о вызове в суд, в котором не было точно сформулировано обвинение против ответчицы – одной графини, закоренелой склочницы. «Закон велит, – провозгласил он, – чтобы ни один человек не был застигнут врасплох в королевском суде. Если бы вы поступили по-своему, эта леди могла бы ответить в суде, что ее не предупредили приказом, в чем ее обвиняют. Следовательно, ее необходимо предупредить специальным предписанием, включив в него статьи, по которым ей придется ответить, и это будет по закону нашей земли». Хотя планы короля таким образом были расстроены, он
