Через несколько дней после прибытия новый архиепископ, как второй Бекет, созвал своих викарных епископов на синод, чтобы провести основательные реформы, регулирующие отношения между Церковью и государством. На такой встрече в июле и августе в крупном бенедиктинском аббатстве Рединга он предложил упразднить владение несколькими приходами и отсутствие священнослужителя в своем приходе, а также прекратить, под страхом отлучения, запретительные приказы[132] , благодаря которым королевские суды имели обыкновение забирать из-под юрисдикции Церкви дела, непосредственно затрагивающие проблемы государства, и вообще поставил под сомнение необходимость сохранения гражданской юстиции. И тем и другим он бросал вызов правительству.
Со своей логикой ученого Печем представлял проблемы человеческого общества слишком просто. Самыми скандально известными церковнослужителями, обладавшими несколькими приходами, были королевские министры и судьи, награжденные за оказанные королевству услуги, церковными должностями. Они владели, как архиепископ резко заметил своему королю, «чертовой кучей бенефиций». В эпоху, когда почти каждый образованный человек был клириком, король, даже если бы хотел, больше никого не мог бы нанять на государственную службу, чтобы пристойно управлять королевством. К тому же в феодальном обществе, где основой служения было вассальное землевладение, единственным источником вознаграждения были церковные наделы. Так как эти земли составляли значительную долю государственного благосостояния, казалось вполне разумным использовать их для того, чтобы содержать клириков, находившихся на службе у государства.
Сами угрозы архиепископа тем, кто издает запретительные приказы, подрывали основы государственного закона и порядка. В хорошо организованном королевстве, как Англия, где Церковь и государство были тесно связаны, один и тот же человек мог быть вассалом короля и владельцем права распределения приходов и бенефиций, епископом и членом Большого совета, церковным старостой и присяжным. Должна была быть какая-то демаркационная линия между юрисдикцией мирских и церковных судов, и, если бы церковные власти по собственной воле могли отлучать от Церкви любого судью или шерифа, приводящего в исполнение королевские приказы по делу, когда Церковь требовала его под свою юрисдикцию, повсюду воцарилась бы анархия. И хотя могло бы казаться логичным, что все дела, затрагивающие служителей Церкви, следовало разрешать в христианских судах, опыт показал, что это только давало возможность правонарушителям духовного звания совершать преступления безнаказанно. Со своими цивилизованными взысканиями и юридическими запретами кровопролития каноническое право было слишком мягким инструментом, чтобы установить порядок в эпоху привычной жестокости, свойственной церковнослужителям в той же мере, что и мирянам. Не стремились обуздать свою жестокость и бесчинствующие толпы прихлебателей – бедные клерки, священники, не имевшие бенефиций, и одетые в лохмотья схоласты, на которых Церковь накинула защитные покровы. Даже такой крупный прелат, как Печем, несмотря на свое неподдельное христианское смирение, постоянно ссорился со своими собратьями- священниками. Монахов своего кафедрального собора он объявлял «лентяями, болванами, тупицами» и «одержимыми», тех, кто критиковал его орден, «гавкающими собаками, вырастающими, как адское зловоние из бездны», а противников «разбойниками, стреляющими отравленными стрелами» и «ведьмами, сосущими свою скупость с молоком раздора». Когда его викарные епископы, большинство из которых отличались таким же благочестием и высокими качествами, как и сам архиепископ, жаловались на его деспотичный нрав, он отправлял их во временную отставку и отлучал от церкви во имя Отца, Девы Марии и Святого Томаса Кентерберийского. Он даже отлучил целый город, в котором находился его собор, за то, что бейлифы конфисковали хворост с одной из его телег.
Такая церковная вспыльчивость часто заканчивалась не только словами и тяжбами. Она могла иметь и более тяжелые последствия. Самого Печема ударил по лицу вестминстерский ризничий во время богослужения; когда его собрат архиепископ, воскрешая старую традицию, пронес крест прежде него по провинции Кентербери, оскорбленный примас отлучил каждый город, стоявший на пути его следования, и подстрекал своих подчиненных разбить крест архиепископа на улицах Рочестера. Еще более серьезный скандал произошел несколько лет спустя, когда один из каноников Экзетера убил главного сторонника епископа на территории кафедрального собора. В последовавшей за этими событиями монастырской вендетте была сожжена приходская церковь и убиты два человека.
В религиозной горячности архиепископ бросил вызов короне, выступая против совмещения нескольких церковных должностей и запретительных приказов. Одновременно он заказал копии шестидесятилетней давности легендарной Хартии вольностей, с ее гарантиями церковных «свобод», чтобы прибить их к дверям каждого собора и коллегиальной Церкви. Противостоя такому вызову, Эдуард знал, что его поддержат бароны, и не только они. Власть Церкви в подчинении мирян зависела от готовности светской власти поддерживать это подчинение. И было бы только справедливо, что Корона, сторонник и партнер Церкви, имела право определять границы церковной юрисдикции. Высокомерие консистории и судов архидьяконов, мелочный и часто низкий шантаж, который церковнослужители применяли для вытягивания средств из мирян за моральные преступления, сделали их непопулярными среди всех слоев общества[133]. Мягкость наказаний, выносимых ими тем, кто был неподсуден светскому суду, также возмущала растущее национальное чувство порядка. В таких делах интересы Короны и народа были едины.
В парламенте, который состоялся в ноябре, король искал одобрения у своих «главных людей» для ответных мер. Он приказал архиепископу предстать перед советом и заставил того отменить свой приказ о расклеивании копий Великой хартии вольностей и аннулировать, «как если бы это никогда не происходило», угрозы отлучения тех, кто совмещал государственную и церковную службы, и тех, кто обращался за запретительными приказами. Он также послал извещение прелатам, предостерегая их, «если они любят своих баронов, не вмешиваться в его полномочия».
Но на этом Эдуард не остановился. С одобрения магнатов он издал статут, изначально известный по вступительным словам как «О религии»
Но Эдуард старался не перегибать палку. В его намерения не входила ссора с Церковью, он просто хотел, чтобы ее власть распространялась в рамках, которые он и его подчиненные считали законными. Более того, он намеревался обложить налогом церковное имущество, что могло бы стать подспорьем в ведении валлийской войны, но это было возможно только с согласия духовенства. Король уже собрал щитовые деньги с каждого рыцаря, непосредственно не участвовавшего в военных действиях, штраф со всех зажиточных фригольдеров, отказавшихся от посвящения в рыцари, и парламентскую субсидию, состоящую из налога на десятую часть собственности каждого мирянина. Он также провел денежную реформу, назначив суровые наказания фальшивомонетчикам и тем, кто обрезает края монет, – мера,
