обычаями, чтобы отправлять правосудие для англичан, вырубали леса валлийцев, чтобы проложить дороги, реквизировали скот и повозки, чтобы строить замки, жаловали земли английским купцам, чтобы те возводили на них города, в которые не допускались местные торговцы.
Не всегда были честными и управляющие, которых Англия посылала на пограничные земли. Одно дело – закон XIII в. на бумаге, совершенно по-иному он представал на практике. Тем, кто служил государству, когда оно было простейшей организацией, позволялось использовать власть, которой они обладали, чтобы сохранить личные преимущества. Судьи и бейлифы короля Эдуарда проводили в жизнь закон и порядок, отправляли правосудие так, как их этому учили, но они также стремились извлечь из этого выгоду. Многие низшие чины брали взятки и осуждали невиновных. В свете их поведения пафосные разговоры о моральном превосходстве английского закона вызывали отвращение у жителей Уэльса.
Кроме того, новые правители Четырех кантрефов были англичанами, а не жителями Уэльса. Валлийцы не любили англичан; с незапамятных времен они привыкли пусть не к государственности, но к самоуправлению. Большинство из них предпочитало, чтобы ими управлял пусть и несправедливый, но соотечественник, но никак не честный чужеземец – факт, который ни один англичанин постичь не мог. Как маркграфы всегда знали, а управители пограничных земель должны были узнать, только валлиец мог понять валлийца.
Хотя Уэльс никогда не был королевством, и пока только горсточка людей считала себя нацией, валлийцы любили свою страну. Они любили свою землю, традиции, речь, веру. «Я убежден, – сказал столетие назад один валлиец Генриху II, – что ни один народ, кроме моего, ни один язык, за исключением валлийского, что бы ни произошло; не сможет ответить в день великого суда за свой маленький уголок земли». С тех пор под правлением двух Ллевелинов все возрастающее число валлийцев, в то время включая и жителей Четырех кантрефов, узнали, что значит быть не просто членами племени, но государства Уэльс. С неприступным горным барьером на востоке и богатым островом-житницей Англзи, Гвинед стал чем-то большим, чем просто группой свободно соединенных племен. В княжеском деревянном зале или
Именно это заставило Ллевелина рассматривать отказ от валлийского закона в марках как чудовищную несправедливость и оскорбление. Потому что, будучи хозяином Гвинеда, он любил свой собственный закон под номинальным владычеством Короны, он чувствовал, что закон должен равно цениться в каждой части земли, князем которой он себя называл. С возмущением он размышлял об обидах, нанесенных ему и его народу. «У каждой провинции, – писал он Эдуарду, – находящейся во власти английского короля, есть свои обычаи и законы, соответствующие образу жизни и местности, где они существуют, как, например, гасконские в Гаскони, шотландские в Шотландии, ирландские в Ирландии и английские в Англии. Таким образом, я, как князь Уэльса, стремлюсь, чтобы у нас были валлийские законы, и мы могли следовать им. По общему праву мы должны иметь наш валлийский закон и обычай, как и другие нации королевской империи, а также наш собственный язык»[146].
Но хотя в Гвинеде никто не отнимал у него такого права, Ллевелин забыл, что, как бы он себя ни величал, он не был правителем Уэльса в той же мере, как король шотландцев – Шотландии или Эдуард – Гаскони. Уэльс никогда не являлся, как и Гвинед, единым государством. Но хотя Ллевелин и заблуждался по этому поводу, в общем он был прав. Хоть Уэльс и был раздроблен в политическом плане, душой валлийцы уже тяготели к единству. Барды воспевали
По той же причине мятеж сопровождался зверствами со стороны валлийцев. Валлийцы не пощадили ни одного англичанина на своем пути. В самом начале восстания они продвинулись вглубь английских земель: захватили замок Ратин, осадили графа Глостера в холмах возле Лландейло Фаур, разграбили долины до Буилта и Кардигана далеко на юге. Многих хладнокровно убивали, церкви и фермы грабили, совершались чудовищные деяния. Все это преувеличивалось в сказаниях.
Теперь англичане, так же, как и их король, окончательно оправились от замешательства. Они решили разделаться с валлийцами, их набегами и нарушаемыми перемириями и подчинить их правительству. Из Девиза, где его настигли вести о восстании, Эдуард призвал архиепископов отлучить мятежников за святотатство и измену, а его чиновники и главные держатели в то же время призывали графства к оружию. И вновь, скорее, профессиональная, чем феодальная армия могла эффективно воевать. Пока Глостер на юге и Роджер Мортимер в центральном Уэльсе собирали жителей марок и «сочувствующих» валлийцев, королевское войско, соединившееся в мае в Вустере, было рекрутировано главным образом на контрактной основе. Вместо блестящей, но плохо дисциплинированной рыцарской конницы, служившей под командованием магнатов за свой счет положенные по обычаю сорок дней, а затем вольных делать что угодно, было собрано под началом мелких баронов и рыцарей королевского двора десять-двенадцать тысяч воинов. Они заключили с короной соглашение, по которому король обязался оплачивать их службу за обговоренный в контракте срок. Даже крупные магнаты, как граф Линкольна, приняли королевское жалование; лишь маршал, граф Норфолка и констебль Херефорд отказались, из чувства собственного достоинства настаивая на своем древнем независимом статусе и феодальном призыве в войско. Преимущество новой системы набора заключалось в том, что Эдуард мог выбрать род войск, в котором нуждался – жизненное решение в горной кампании, – вместо того, чтобы полагаться лишь на массы тяжеловооруженных рыцарей. Для войны в Сноудонии ему требовалась, как и раньше, легкая конница или хобелары, лучники и арбалетчики, пехота, чтобы сражаться с валлийскими копьеносцами; техники, дровосеки, возчики и чернорабочие, чтобы строить форты и коммуникации.
Даже во времена своего расцвета феодальный призыв никогда не мог собрать смешанную армию. Однако из уважения к маршалам и констеблям он состоялся, составив очень малую долю армии Эдуарда. Феодальное войско должно было присоединиться к королевской рати в Рудлане в августе. Большинство из первоначальных рыцарских ленов, жалованных Вильгельмом Завоевателем и его главными держателями, чтобы на службу короне поставлялись воины, распалось через продажу или из-за раздела между наследниками; восьмая часть лена была фискальной единицей, а не только военной. К тому же тщательно вооруженного рыцаря в дни Эдуарда стоило снарядить нанимателю гораздо дороже, чем простого одетого в кольчугу
