яйцеголовые из бюро прогнозов правы, то нам скоро придется искать новую работу. Потому что Нового Орлеана может и не остаться после того, как Майкл с ним закончит.[23]
— Слушай, Уолли, — говорит Фрэнк, поднимаясь, хоть и не уверен, что ноги его не подведут. — Это моя сестра звонила. Мне нужно уйти. По семейным обстоятельства. Я сюда еще вернусь.
Фрэнк берет плащ с вешалки у радиатора, где он сушился с самого их возвращения из Метэйри.
— Ты никогда не рассказывал про сестру.
— Мы не слишком близки, — отвечает Фрэнк на полпути к двери.
— Не пудри мне мозги, Франклин. Ты вообще ничего не рассказываешь, если не спросить прямо…
Но Фрэнк уже в коридоре, а там другие люди в преддверии шторма, другие голоса, которые заглушают Уоллеса. По дороге к машине он вспоминает, почему имя Джозефа Лета показалось знакомым. В старших классах им задали прочесть книжку по греческой мифологии, и там были перечислены пять рек, отделявших подземное царство от мира живых. Одной из них была Лета, река забвения.
Джозеф Лета убирает салфетку, которой прикрыл микрофон для защиты от микробов и нанороботов. Он вешает трубку телефона-автомата, комкает бумагу и роняет на влажный асфальт парковки. Ветер подхватывает ее и уносит, не дав коснуться земли. Он наблюдает, как бумажка улетает прочь, в низкое беспокойное небо над крышами немногих машин, припаркованных у аптеки.
— Меня поразило, — повторяет он, размышляя, скоро ли молния ударит опять. — Меня поразило.
И это правда. Когда он был ребенком восьми лет и жил со своей семьей в Хуме.[24] Не стой под деревом во время грозы, не раз говаривал его дед. Но однажды была гроза, и он спрятался под старым дубом. Белый огонь сошел с небес, и расколол дерево надвое, и перетек по земле к нему. В него. Он все еще помнит миг, когда его наполнило пламя. Он пришел в себя позже, лежа под дождем, и кто-то стоял над ним, спрашивая снова и снова: как тебя зовут, мальчик? Ты помнишь свое имя?
Но молния оставила нечто внутри него, нечто маленькое и твердое внутри его головы, и он не мог вспомнить свое имя. Хотя другие вещи помнил. Новые вещи, которые узнал по желанию молнии. Но не свое имя. Оно стало частью платы. Еще он больше не мог носить часы, и стрелка компаса чудачила, когда он оказывался рядом. Он не стал рассказывать родителям, и заставил пообещать обнаружившего его человека не рассказывать, ведь все было в порядке, так зачем их беспокоить? Но они знали, что он изменился в тот день. Они смотрели на него иначе и разговаривали с ним иначе.
Старая черная женщина, Джулианна, которая продавала помидоры его матери, сказал, что с ним не все в порядке. Она сказала матери, что в нем поселилось что-то плохое, что знает человека с болот, который мог бы это исправить с помощью вуду. Это был последний раз, когда мать купила у нее большие красные помидоры или зеленые томаты для жарки. Но стала смотреть на него по-другому, как будто знала что все сказанное старухой правда.
Педик-коп придет, думает он. Не потому, что ему действительно есть дело до меня, а потому что боится: ведь я знаю и могу многое сделать с этим знанием. Все Они боятся меня по этой причине. Потому что я человек…
Красный фольксваген с брызгами проносится мимо автомата, заливая мутной водой ботинки Джареда Лета. Он смотрит вслед без всякого выражения, и вода добирается до его ног сквозь носки. Тогда он вытирает руки о плащ, и с решительностью и уверенностью в своем знании, в безопасности от распростертых над тонущим городом черных крыльев, переходит проспект Наполеона, направляясь к своей машине.
Лукреция сидит на диване в гостиной, листая один из старых комиксов Бенни, про Песочного человека. Она не в состоянии заняться чем-либо еще, и вот уже битый час сидит, притворяясь, что читает комиксы своего умершего брата. Но истории понять не может: что-то о Короле Грез и его чокнутой сестренке, которые ищут потерянного брата. И про ворона по имени Мэтью. Однако следовать за развитием сюжета от одного выпуска к другому трудно, голова слишком занята Джаредом, ожиданием. Сначала она включила радио, но никакой музыки не передавали, только говорили и говорили про бурю, и в конце концов она его выключила. Все, что нужно знать об урагане, она в состоянии почуять сквозь стены дома. Она ведь не может сбежать от него, присоединиться к уже начавшемуся исходу из Квартала. Так что лучше не знать последние факты и цифры, благодарю покорно, скорость ветра и куда он ударит, ожидаемый подъем воды. Вместо этого она ставит диск Black Tape for a Blue Girl, Остатки внутренней чистоты. Струнные и клавишные не приносят долгожданного спокойствия, но все-таки служат лучшим сопровождением для грозы, чем встревоженные радиоголоса. Музыка убаюкивает, и она думает, не попытаться ли уснуть. Вот уже двое суток прошли без еды, сна и мытья.
Но Джаред там, снаружи, так что спать нельзя. То и дело она останавливает себя, не позволяя отправиться духу на его поиски. Из носу до сих пор временами идет кровь и голова болит после того раза.
Сильный удар в дверь. Лукреция подскакивает, едва не вскрикнув. Скорее всего, полиция, думает она, Красный Крест, или что-то в этом духе. Кто-то пришел сказать, что следует уезжать, и она не уверена в способности убедить их, что ей нужно остаться. Что она должна ждать и помогать Джареду, невзирая на проклятый ураган.
Она кладет комикс на кофейный столик и поднимается с дивана, бездумно разглаживает черное платье. В дверь снова стучат, нетерпеливо, и Лукреция кричит:
— Минутку!
Над старинными томами я склонялся в полусне, грезам странным отдавался, вдруг неясный звук раздался…
— Дорогая, пора тебе оставить в покое это древнее дерьмо, — бормочет она под нос, и идет открывать.
Фрэнк добирается до улицы Чупитулас не меньше получаса. Начался потоп, и появились зеленые как тоска грузовики Национальной гвардии, солдаты и блокпосты. Его пропускают благодаря значку полицейского, но ветер сотрясает машину как погремушку. Водить в бурю все равно что убегать в кошмарном сне от чего-то огромного и ужасного, готового вот-вот настигнуть, да еще ноги весят по тонне каждая. Только в этом сне есть упавшие деревья и оборванные провода, буксующие машины и аварии, которые приходится объезжать.
Так что вместо пятнадцати минут, которые дал Фрэнку Джозеф Лета, проходит полчаса. И по названному адресу — ничего, кроме заросшего сорняками пустыря с одной-единственной мелией. Фрэнк паркуется у обочины и сидит, уставившись на дерево. Проклинает шторм и свою гребаную невезучесть. Потом вспыхивает молния, и он видит что-то серебристое, прибитое к стволу дерева, яростно трепыхающееся на ветру.
Меня поразило…
Фрэнк вылезает из машины. Буря набрасывается на него, вцепляется в одежду и волосы невидимыми пальцами ветра, как будто не хочет дать разглядеть, что прибито к дереву. Но это всего лишь лопнувший шарик в форме сердца, еще различимо НАВСЕГДА, написанное большими красными буквами. К нему скобкой прикреплен бумажный пакет для сэндвичей.
Фрэнк отрывает пакет. Шарик тоже освобожден и немедленно проглочен пастью бури. Голодный ураган рвет пакет из руки, пока Фрэнк возвращается, успев промокнуть насквозь.
Внутри салона вой ветра кажется приглушенным. Точно намордник надели, думает Фрэнк, запирая дверцу.
В пакете сложенная страница из желтого блокнота. Фрэнк вытаскивает ее, разглаживает на автомобильном сиденье. Бумага промокла, но написано карандашом, так что не страшно. И это всего лишь другой адрес и час, где-то на Миллодон, по другую сторону парка Одюбон.
— Черт, — шипит он и бьет ладонью по потрескавшейся под солнцем приборной доске. На память
