столицу только спустя неделю. Поэтому я склонен предполагать, что Сулковский, просясь в Итальянскую армию, выбирал не столько полководца и учителя, сколько место для своих будущих подвигов. Италию он знал уже довольно хорошо по первоначальной стадии своей неудачной поездки на Восток. Тогда он написал несколько глубоких исследований о политической и социальной структуре этой страны. Он живо интересовался итальянским движением за независимость и объединение страны. Позднее в парижском салоне миланской эмигрантки синьоры Беккариа, куда ввел его Малишевский, он завязал близкие отношения с радикальными итальянскими патриотами. А кроме того, что имело значение при его памятливой натуре, ему надо было уладить кое-какие счеты с реакционным венецианским правительством, которое три года назад столь нелюбезно выпроводило его со своей территории.
В результате многосторонних стараний и протекций «гражданин» Юзеф Сулковский постановлением Директории от 1 мая 1796 года был зачислен в армию Республики в чине капитана a la suite (ожидающего вакансии) и получил направление в штаб-квартиру генерала Бонапарта.
Свежеиспеченный капитан выехал из Парижа в середине мая. Одет он был в свою старую польскую форму 1792 года, наскоро переделанную во французский мундир. В дорожной сумке он вез два рекомендательных письма: официальное, но довольно благосклонное письмо министра Петье и интимную записочку «тетки» Наполеона, писательницы Фанни де Богарне. Вторую рекомендацию, несомненно, выхлопотала «дама, которую он любил».
Добраться до все время перемещающейся штаб-квартиры было утомительно и сложно. Юзеф довольно долго плыл на корабле из Тулона в Геную и дважды подвергался нападению английских корсаров. Вторая встреча с корсарами «наполнила его отвращением к морскому пути», и дальнейшее путешествие он решил совершить по суше. Поэтому он нанял в одном из северных итальянских городков повозку с возницей и в течение дня пересек «области Генуи, Модены, Тосканы, императора и папы».
А 28 июня догнал штаб-квартиру в Ливорно.
Спустя десять дней он отправил первое письмо к парижским друзьям. Итальянская переписка Сулковского этого периода была обнаружена и опубликована во Франции только в 1946 году и абсолютно не известна польским читателям. Поэтому позволю себе привести несколько отрывков из этого первого письма как образец стиля нашего героя.
…В Ливорно я прибыл на другой день после вступления наших войск, и там все еще дрожали. Излишне пояснять, что совесть мучила их заслуженно, так как, пожалуй, ни один город не выказывал такой ненависти, к французам… Жители Ливорно полагали, что французы поведут себя точно так же… и отсюда их испуг. Лавки были закрыты, улицы опустели, все попрятались, а девушек отослали в деревню. Видимо, город готовился к обороне, но при первом известии о приближении французов их охватил столь основательный страх, что даже отдельные представители избранной молодежи, с помпой сколоченные в отряд народных стрелков под непосредственным покровительством мадонны из Монтенеро, плакали горючими слезами в опасении, что великий герцог прикажет им оказать какое-то сопротивление.
Я постарался как можно скорее вручить письма генералу. Он прочитал их и велел ехать за ним, поэтому я назавтра выехал со всем штабом, что позволило мне видеть, как спокойствие возвращается на вытянутые лица жителей Ливорно.
…Поелику мы путешествовали не ради знакомства со страной и не ради созерцания памятников старины, а для того, чтобы утвердить современное здание власти Республики в Италии, то наши стоянки повсюду были очень короткими; минута, когда генерал кончал дела, связанные с данным местом всегда была минутой нашего отъезда.
При отъезде из Болоньи я был послан вперед в Феррару, чтобы приготовить все для приема генерала, который должен был прибыть спустя два часа после нас. Прибыв в Феррару, я обратился, как положено, к высшему гражданскому лицу, именуемому «князь Мудрецов». Много ожидая от встречи с человеком, носящим такой титул, я поспешил на нее и убедился, что он является королем глупцов: старый недотепа, коему за шестьдесят и который три дня столь медленно поворачивался, что ничего не сумел сделать. Но четыре французских офицера доказали ему, что хотеть – это значит мочь; за шесть часов мы перевернули вверх ногами старое гнездо герцогов д'Эсте, и оно восстало не столько из праха, сколько из пыли. Древняя мебель, которая лет пятьдесят уже не видала дневного света, украсила огромные салоны, не подметавшиеся уже столетие. Все это вместе с обильным ужином послужило бы генералу отличной квартирой, если бы он приехал. Но неожиданно вестовой прервал эти приготовления: генерал поехал другой дорогой, а нам приказал присоединиться к армии. Мы торопливо проглотили кусок-другой, лакеи сложили все остальное, и мы уже были в штаб-квартире, прежде чем феррарцы успели перевести дух после такой тревоги.
Штаб-квартира находилась в Ровербелла, гнусной дыре в двух милях от Мантуи. Этот город, осажденный вот уже две недели, начинает ощущать недостаток во всем, и я уверен, что спустя шесть дней после начала осадных работ гарнизон сочтет за счастье сдаться в плен, как в Милане. Но чтобы подвинуть вперед подготовку этой победы, так же как и остальных, генерал берет на себя невероятный труд, и великолепно соответствует ему в этом его начальник штаба Бертье.
Я нахожусь при генерале только десять дней, но он уже дал мне возможность лично познакомиться с его поразительной активностью. Я не сомневаюсь, что при первой же стычке с неприятелем буду иметь возможность восторгаться его талантом. Поэтому пребываю здесь и не собираюсь пока что писать тебе, раньше чем смогу рассказать о сражении…
Вот и все, что мы узнаем из первого письма. Какая жалость, что Сулковский не описал подробнее свою первую встречу с Бонапартом и впечатление, которое произвел на него главнокомандующий. Описания Наполеона тех лет, запечатленные мемуаристами и польскими авторами писем, различны и нередко весьма отличаются от героических портретов Герена, барона Гро и других французских художников. Грузный, коренастый Ян Генрик Домбровский, который спустя несколько месяцев после Сулковского наблюдал Наполеона, с искренним сокрушением описывал его невзрачный вид: «Это было что-то маленькое и какое-то черно-желтое, и уж худенькое-то такое, и несчастное… и ножки этакие тоненькие-тоненькие, как чубучки…»
Впечатления Юзефа от первой встречи с Наполеоном были, видимо, совершенно иными. Невзрачный худенький человек с твердыми глазами, землистой кожей и беспорядочной гривой волос, спадающей на генеральские галуны, который нетерпеливым движением выхватил у прибывшего офицера его рекомендательные письма в штаб-квартире в Ливорно, должен был показаться Сулковскому могущественным и достойным всяческой зависти.
Это был уже не Бонапарт начала апреля: подозрительный карьерист, «генерал Вандемьер», муж любовницы Барраса, над которым все потешались, а Бонапарт последних дней июля – победоносный полководец, который в три месяца повернул ход итальянской кампании, который громил как хотел виднейших австрийских генералов, сокрушал герцогские троны, создавал республики, угрожал папской
