конфиденциальные штабные и личные секреты, возлагал на него самые трудные и самые ответственные задания, а в заданиях, выполняемых совместно с другими адъютантами, поручал ему руководство (так было, например, в венецианской миссии Сулковского и Жюно). Из польских и французских исторических исследований видно, что в заключительном периоде итальянской кампании Сулковский наряду с Бертье был самым близким и самым доверенным соратником Бонапарта. Тогдашняя молва гласила, что польский адъютант облечен просто невероятным доверием. Рассказывали, что в некоторых случаях он имел право принимать самостоятельные решения и подписывать приказы от имени генерала. О влиянии молодого поляка на Бонапарта писали даже немецкие и австрийские газеты.
Но, странная вещь, эта исключительная роль, которую играл Сулковский в штабе Итальянской армии, никак не отразилась на его воинской карьере. Другие – менее способные и менее ценимые офицеры из окружения Бонапарта продвигались в молниеносном темпе, а самый одаренный адъютант, который был правой рукой командующего и почти в каждом сражении отличался каким-нибудь подвигом, закончил итальянскую кампанию, как и начал ее, в чине капитана.
Над причинами этой непонятной несправедливости биографы Сулковского ломали голову вот уже сто с лишним лет. Ортанс Сент-Альбен, который черпал свои сведения из трудно проверяемых устных преданий, утверждает, что Бонапарт во время итальянской кампании на вопрос, почему он так долго не представляет к повышению в чине своего польского адъютанта, якобы ответил: «Потому что он с первой минуты показался мне достойным назначения только на должность главнокомандующего… но вообще-то он сам по прибытии в Итальянскую армию заявил: „Мне не нужно никаких наград, которые вы раздаете французам; моя единственная цель совершенствоваться в воинском деле под руководством самого выдающегося полководца, с тем чтобы когда-нибудь я мог стать таким же в моей стране…“
В этом якобы историческом анекдоте достоверным кажется одно только заявление адъютанта, так как оно находит себе документальное подтверждение. А вот слова генерала, пожалуй, следует причислить к легендам, возникшим уже после смерти Сулковского. Потому что трудно допустить, чтобы в эти ненадежные, отмеченные коварством и завистью времена Директории какой-нибудь генерал спешил выдать своему подчиненному патент на главнокомандующего. Меньше всех годился для таких заявлений склонный к подозрительности и постоянно чувствующий себя под угрозой Бонапарт.
Зато мы знаем от историков, что во время итальянской кампании именно такое мнение о Сулковском высказал некто иной – Лазар Карно, член Директории и «организатор победы». Весьма возможно, что именно это неосторожное высказывание парижского правителя и сопутствующие этому обстоятельства встревожили мнительного генерала и сказались на карьере его адъютанта.
Высказывание Карно широко известно, и его можно найти во всех биографиях нашего героя. В период наиболее напряженных отношений между Парижем и командующим Итальянской армией Карно на одном из заседаний Директории якобы сказал о Сулковском: «Если бы мы потеряли Бонапарта, то вот молодой человек, который способен заменить его».
Биографы Сулковского, охотно ссылаясь на мнение Карно, никогда не старались докопаться до его источника, оставляли без ответа три напрашивающихся вопроса. Что общего было у командующего всеми вооруженными силами республики со скромным капитаном, адъютантом штаба Итальянской армии? Почему Карно так хорошо разбирался в талантах Сулковского? На основании чего высказывал он свое мнение?
Только в 1946 году разрешил эту загадку биограф Карно профессор Сорбонны Марсель Рейнар, который в книге «С Бонапартом в Италии» опубликовал неизвестную доселе итальянскую переписку Юзефа Сулковского.
Во вступлении к этой книге Рейнар выясняет, что письма Сулковского он нашел в личном архиве Карно. Следует полагать, что именно на основе этих писем «организатор победы» создал себе столь лестное суждение об их авторе. Из того, что пишет Рейнар, следует, что о наличии этих писем в архиве директора Карно Бонапарт узнал, вероятно, еще во время итальянской кампании.
Обнаружение источника, питавшего Карно, произошло при драматических обстоятельствах. Под конец итальянской кампании Директория, вступив в открытую борьбу с парламентской оппозицией, прибегла к помощи армии. В результате 4 сентября 1797 года при поддержке двух армий – Итальянской и Самбро- Маасской – в Париже был совершен бескровный военный переворот, вошедший в историю, как переворот 18 фруктидора. Карно, решительный противник антиконституционных действий, отказался участвовать в перевороте и, опасаясь ареста, вынужден был бежать за границу. 15 сентября в кабинет «фруктидоризированного», как тогда говорили, директора вошли комиссары новой Директории, чтобы произвести обыск в его архивах. Во время обыска обратили внимание на папку с надписью «Италия», сделанной собственной рукой Карно. В папке находились копии семи писем капитана Юзефа Сулковского, написанных из Италии к другу в Париж.
Так как Бонапарт был одним из покровителей переворота, то следует предположить, что его немедленно уведомили об этой сенсационной находке. Впрочем, я считаю, что благодаря бдительности Тайного разведывательного бюро генерал узнал о содержании директорской папки гораздо раньше, сразу же после заявления Карно. К счастью для адъютанта, в самом содержании переписки не было ничего компрометирующего. Итальянские письма Сулковского, как я уже упоминал, рисуют картину войны в самых общих очертаниях, в них нет никаких тайн, никаких секретных подробностей, имена командующего и других полководцев упоминаются редко и чрезвычайно осторожно. Даже самый придирчивый глаз не мог бы усмотреть в этих объективных описаниях никаких признаков злой воли или нарушения служебных обязанностей. Но зато Бонапарта должен был обеспокоить сам факт, что интимные письма его личного адъютанта очутились в архиве одного из членов Директории.
Кто же передавал эту переписку Карно и чего он хотел этим добиться?
Ответ на первый из этих вопросов не встречает никаких трудностей. Письма могли быть переданы Карно единственно с ведома и согласия их парижского адресата – Петра Малишевского, любимого друга Сулковского. Чтобы ответить на второй вопрос, следует поближе присмотреться к личности Малишевского и его тогдашней деятельности.
В апреле 1796 года, еще до отъезда на итальянский фронт, Юзеф в письме к одному из товарищей так писал о Петре: «…Малишевский, о котором ничего не скажу, потому что если бы я захотел упомянуть о его талантах, патриотизме и учености, то заполнил бы все это письмо…»
Эти слова красноречиво говорят об отношении Юзефа к другу, но их никак нельзя счесть беспристрастной и достаточной характеристикой Малишевского.
Петр Малишевский, он же Малишевский, человек с двумя фамилиями, был фигурой сложной, не укладывающейся в однозначные определения. Его биография кишит необычайными противоречиями. Когда ее читаешь, то возникает впечатление, что в этом стройном юноше с высоким лбом мыслителя и умным задумчивым взглядом заключались два совсем разных человека.
Первый Петр Малишевский – отец многочисленного семейства, человек по натуре спокойный и осмотрительный, ученый-экономист, для которого «наука была единственным удовольствием в жизни», прославился в истории прогрессивной польской публицистики как ярый республиканец, радикальный
