мечом, а с французской офицерской шпагой, чтобы положить конец владычеству ордена и его рыцарей.
Письмо Юзефа Сулковского, благодарящего за командорство, это последний документ о его отношениях с опекуном. Как складывались их отношения в дальнейшем, не известно. Весьма сомнительно, чтобы Юзеф действительно тщился заслужить расположение князя Августа. Наоборот, у нас есть основания предполагать, что по мере зрелости стычки с деспотическим дядей становились все чаще и резче. Только вот доказательств тому нет. Кроме уже приводимого «Верного портрета», сохранилось еще воспоминание генерала Михала Сокольницкого, который во время своего краткого пребывания в Рыдзыне был якобы свидетелем бурного семейного скандала. Князь Август, разгневавшись за что-то на девятилетнего Юзефа, сказал о нем так: «Пригрел змею на своей груди!» Однако свидетельство Сокольницкого, так же как и «Верный портрет», относится к более раннему периоду.
Но разве хронология имеет для легенды какое-либо значение? За слова о «змее, пригретой на собственной груди», в гневе брошенные мальчику, так и ухватились дотошные литературные биографы Сулковского. Задним числом их связали с одной щекотливой деталью биографии князя Августа, выявившейся во время восстания Костюшки, и на этих двух столпах воздвигли патриотическую легенду о драматическом разрыве Юзефа со своим опекуном.
Легенду эту мы обнаружили почти во всех литературных произведениях о Сулковском. В одном из таких произведений, созданном несколько лет назад, конфликт между воспитанником и опекуном выглядит так, что это до удивления напоминает наши телепостановки под названием «Кобра».[8] Вот его краткое содержание. Князь Август хранит в секретной шкатулке компрометирующие его расписки на деньги, выплачиваемые ему по приказу Екатерины II. По случайному стечению обстоятельств расписки эти попадают в руки Юзефа. Дело доходит до бурной сцены между племянником и дядей. Юзеф швыряет дяде в лицо доказательства его продажности, после чего гордо отказывается от права наследования рыдзынского майората и навсегда покидает княжеский двор. Князь Август, несмотря ни на что, продолжает любить племянника и умирает, сраженный апоплексией.
Надо полагать, многие любители исторической литературы отнеслись к этой фабуле совершенно серьезно, ничуть не сомневаясь в ее правдивости. К сожалению, я должен их огорчить. Она вымышлена от начала до конца.
Во-первых, нелепо выглядит весь инцидент со шкатулкой князя Августа. Расписки и квитанции остаются в распоряжении тех, кто дает деньги, а не тех, кто их получает. Так было и в данном случае. Расписки князя Августа Сулковского на общую сумму около трех тысяч голландских дукатов, полученную им от посланника Штакельберга (якобы за поставки для русской армии в 1759–1761 годах), найдены были в архивах царского посольства в Варшаве только во время восстания Костюшки, следовательно, спустя восемь лет после смерти князя Августа, когда Юзеф уже находился в далеком Константинополе!
Во-вторых, Юзеф не мог отказаться от прав на рыдзынский майорат, так как никогда этих прав не имел. В первые годы князь Август явно хотел усыновить Юзефа и сделать его своим основным наследником – об этом говорит отношение к воспитаннику и передача ему родового мальтийского командорства. Но несколько позднее он от этого намерения отказался. Причиной тому был, вероятнее всего, тот факт, что у младшего брата владельца майората, князя Антония Сулковского, имеющего право на унаследование по уложению о майоратах, родился законный сын.[9] Это династическое событие раз и навсегда лишало наследства сыновей князя Франтишека де Паула и актрисы Высоцкой. В новой ситуации князь Август мог отказаться от усыновления воспитанника, характер которого вызывал в нем серьезные опасения.
В-третьих, никогда не доходило ни до какого разрыва между Юзефом и князем Августом. Из заслуживающей абсолютного доверия биографической заметки майора Михала Суходольца ясно видно, что в 1785 году пятнадцатилетний Юзеф Сулковский (значит, он все-таки родился в 1770, а не в 1773 году, как утверждают семейные документы) перебрался вместе с княжеской четой из Рыдзыны в Варшаву и там продолжал оставаться под опекой князя Августа до самой его смерти. Князь умер в Варшаве 7 января 1786 года, оставив Юзефу мальтийскую ренту, равную генеральскому жалованью, а его сестре Теодоре – 40 000 злотых. После смерти опекуна Юзеф вспоминал его в письмах, пожалуй, даже с теплотой, так как новый владелец рыдзынского майората относился к своему младшему родственнику куда суровее.
В других литературных произведениях о Сулковском отступления от исторической правды не столь разительны, но легенда о разрыве с опекуном варьируется и там. В основе этой вымышленной легенды, очевидно, лежит желание объяснить самым упрощенным и шаблонным образом, почему Сулковский впоследствии так резко выступал против магнатско-дворянского мира, в котором вырос.
Но мне кажется, что историческая правда о Юзефе Сулковском достаточно убедительна и может обойтись без фальшивых упрощений.
Хотя ни до какого театрального скандала с опекуном не дошло, пятнадцатилетний Юзеф в момент своего отъезда в Варшаву имел достаточно оснований быть недовольным жизнью и окружением. Сомнительное происхождение, которым ему довольно часто кололи глаза, вызывало в нем комплекс уязвленности. Его независимая натура бунтовала против дядиной безжалостной образовательной дрессировки. Восьмилетнее пребывание в Рыдзыне, прерываемое частыми заграничными поездками, дало возможность его проницательному уму уразуметь всю злую суть дворянского строя. В литературе, подсовываемой прогрессивными учителями, он находил подтверждение собственным выводам. От своих приятелей, молодых, патриотически настроенных офицеров из рыдзынского полка, он узнавал различные компрометирующие истории о политике короля, князей Сулковских и других магнатов, наведывавшихся в Рыдзыну.
Все это способствовало раннему радикализму впечатлительного и благородного подростка. Но пока был жив князь Август, радикализм Юзефа был чисто теоретическим и проявлялся единственно в мимолетных семейных стычках. Рыдзынский кавалер пребывал в мире, изолированном от настоящей жизни народа. Бдительный опекун не спускал с него глаз, контролировал его занятия и развлечения. И кроме всего, опекун при всех недостатках по-своему любил воспитанника и как-то выказывал это, что в достаточной мере приглушало социальный бунт юнца.
Но как только опекуна не стало, положение воспитанника коренным образом изменилось.
Сохранилось несколько писем Юзефа, относившихся к первым годам варшавской жизни, писанных им к князю Антонию Сулковскому, который после смерти старших братьев (болезненный князь Александр в Вене пережил князя Августа всего на несколько месяцев) слал владельцем рыдзынского майората.
Содержание и форма этой переписки находятся в явном противоречии с трогательной литературной легендой о романтическом бунтаре, который оставил дом бесчестного опекуна и добровольно отказался от богатого наследства.
Каждая из этих церемонных эпистол является чем-то вроде изъявления вассальной преданности. Юзеф прославляет доброту и милосердие князя Антония и заверяет его в своей преданности и благодарности. Покойного князя Августа он вспоминает как своего «милостивого и особливого добродетеля и покровителя». Неоднократно вверяет он себя доброте и опеке нового владельца майората, которого так же титулует «великодушным добродетелем».
