несколько месяцев… В конце того же года была совершена поездка в Испанию и Португалию. Юзеф усвоил испанский…»
Столь убийственного темпа в учении не мог долго выдержать ни девятилетний, ни даже двенадцатилетний (если так угодно Ашкенази) мальчик. «После четвертого возвращения в Париж, – меланхолично сообщает в „Верном портрете“ князь Август, – заметили, что Пепи уже не проявляет прежнего влечения к науке…»
После возвращения в Польшу осенью 1782 года Пепи, измученный путешествиями, беспрестанной долбежкой и публичными выступлениями, стал недомогать и все явственнее отставать в учении. Раздраженный и разочарованный опекун не забывает упомянуть об этом в «Портрете»: «С прискорбием приходится признать, что успехи Юзефа в это время были все меньше, а наряду с тем возрастала его наклонность к рассеянию и другим дурным навыкам».
Но состояние здоровья мальчика не помешало заботливому опекуну совершить летом 1783 года новую поездку – в Россию. Однако на сей раз, из-за явного упадка сил у «маленького ученого», к нему не приставили новых учителей. Зато мучили постоянными повторениями, «дабы не забывал ничего из того, чему научился».
Во время четырехмесячного путешествия по огромной Российской империи дон Пепи похудел, подурнел и стал еще меньше. Несмотря на это, он понравился Екатерине II. В знак особой милости императрица пожаловала десятилетнему (по документам) мальчику звание кандидата на офицерский чин в конном лейб- гвардии полку вместе с заверением в быстром произведении в офицеры.
Под конец 1783 года вернулись в Рыдзыну. Опеку над Юзефом принял новый гувернер, благочестивый Ильдефонс Завадский, учитель геометрии в рыдзынской школе пиаристов. Вместе с мальчиком князь Август вручил ему «Верный портрет», завершаемый следующим заключением о характере воспитанника:
«Бог даровал ему все таланты, необходимые для того, чтобы стать добрым христианином, благородным человеком и достойным гражданином своего отечества… Но он не любит систематической работы. Привык к тому, чтобы его воспитывали мягкостью и призывом к чести его, не выносит никоего принуждения. Хотел бы уже в полной мере пользоваться свободой. Имеет непомерно высокое мнение о своих познаниях… Слишком много спит, работает только по приказанию, голова забита фантастическими прожектами… Физическое состояние хорошее, поелику с молодых лет был приучен к различным климатам, различным кушаньям и различным житейским условиям. Не боится ничего… но воображение имеет слишком живое… Короче говоря, находится в том опасном возрасте созревания, когда он может вырасти или очень хорошим, или очень дурным…»
Возвращение в Рыдзыну не принесло маленькому Юзефу ни отдыха, ни разрядки.
Рыдзынские «господа кавалеры» занимались науками и учениями с раннего утра по позднего вечера. Князь же лично присматривал, чтобы Юзеф в перерывах между занятиями тщательно заносил в специальные тетради впечатления от прошедшего дня и суждения о прочитанных книгах. Даже за обедом и ужином, на которые являлись преимущественно какие-нибудь высокие гости, талантливого воспитанника князя Августа заставляли ораторствовать на различные темы. Гости весьма ценили его общество, так как дон Пепи играл на фортепиано, скрипке, флейте, умел рисовать забавные карикатуры, а за шахматной доской мог состязаться с самыми сильными игроками. Подобный же ум он проявлял и в разгадывании самых трудных загадок, и в сочинении латинских стихов.
Несмотря на такое обилие уроков и светских обязанностей, Юзеф каким-то чудом выкраивал время и для себя лично.
В это время он подружился с Михалом Суходольцем, молодым офицером стоявшего в Рыдзыне полка Сулковских. Главная тема их повседневных бесед проблемы военных наук.
Вспоминая впоследствии эти рыдзынские беседы, майор Суходолец писал:
«…Больше всего Юзеф любил рассуждать о военном деле, о фортециях, кем они были построены, переделаны, взяты, о баталиях, как была которая выиграна, кто какую ошибку совершил и т. д. Как только выдавалась у него свободная минута от учения, так он описывал подвиги прославленных генералов – Тюренна, Вобана, Монтекуколи…»
После завершения заграничных вояжей Юзеф Сулковский начал свою офицерскую карьеру. Правда, не ту императорско-гвардейскую, на которую рассчитывал князь Август после милостивого приема в Петербурге, а куда более скромную – польскую.
Из гвардейской карьеры ничего не вышло. Вскоре после возвращения Сулковских из Петербурга оттуда пришло письмо с императорскими печатями, в котором солидный генерал из придворной канцелярии всячески извинялся перед одиннадцатилетним (пусть даже тринадцатилетним) кандидатом на офицерскую должность в лейб гвардии, что его производство несколько отдаляется «из-за имеющихся соревнователей из титулованных особ».
Чтобы утешить огорченного племянника, князь Август производит его в подхорунжий им самим возглавляемого рыдзынского полка. Следует заметить, что этот полк уже насчитывал семьдесят офицеров, тогда как общее число людей в полку было триста пятьдесят.
Это была не первая почесть, которой опекун одарил воспитанника. Перед самой поездкой в Россию князь Август, несмотря на многие предостережения относительно Юзефа, решился на официальный шаг, явно говорящий о том, что он намеревался сделать его своим наследником. Так, он переписал на него наследственное мальтийское командорство вместе с полагающимся носителю этого титула не таким уж маленьким жалованием в 12 000 злотых в год.
На торжественное произведение в звание командора дон Пепи поехал в Варшаву. Церемония была очень пышной, и лица, принимавшие в ней участие, явились в традиционном рыцарском облачении. Кандидат в командоры проезжал через город во всеоружии, верхом, за конем следовали два оруженосца: один – с мальтийским крестом, другой – с мечом.
Легко представить себе, какое впечатление произвел на подростка этот средневековый рыцарский спектакль. Сразу же после церемонии свежеиспеченный мальтийский командор пишет князю Августу в Рыдзыну: «Я имел честь быть принятым в Варшавском капитуле, и князь Понинский, великий приор, оказал мне милость, дозволив носить крест еще до того, как придет ответ с Мальты. Всем этим я обязан вашей светлости. Приложу все тщания, дабы оказаться достойным милости вашего сиятельства».
Как же удивительно сплетаются между собой факты, если смотреть на них с расстояния двухсот лет! Великий варшавский приор Мальтийского ордена не был бы так милостив к барчуку из Рыдзыны, знай он, что спустя семь лет молодой Сулковский окажется самым строгим и бдительным стражником у двери камеры государственного преступника Адама Понинского. А у пребывающего на Мальте вице-канцлера ордена великого командора д'Альмейде наверняка дрогнула бы рука при утверждении нового командорства, знай он, что этот новый польский командор явится в свое время на орденский остров не с церемониальным
