его хотений! Передай, пусть возвращается немедленно!
— Все равно не послушается, — безнадежно махнула рукой диса, — я его знаю…
…Разговор начался с того, что ему без всякого предупреждения дали в морду. Хельги не удивился. В ранней юности, еще не будучи существом цивилизованным, образованным и прогрессивным, он и сам порой использовал этот стиль допроса.
— Кто таков, что за тварь? — страшным голосом прямо в ухо заорал сотник охраны.
Допрашиваемый отшатнулся от громкого звука, втянул голову в плечи, опустил глаза, изображая полную покорность.
— Хельги меня звать. Сирота я. У людей из милости рос, роду-племени своего не ведаю! Не обижайте за-ради Умрана, добрые господа! Сироту грех обижать!
А про себя подумал: 'Демон побери! До сарая целый час ходу, придется все это время изображать идиота. Опять! Что за невезение! Если этот и дальше станет так орать, оглохнуть недолго. Надо больше говорить самому, чтобы ему времени не оставить'.
— Где живешь, чем занимаешься?
— Нынче я в городе живу, почтенный господин! Уж деньков пять, как пришел. Меня одна вдова на постой пустила, к свиньям в хлев. Золотой за то взяла. Вот я и думаю, не дорого ли?
Охранник нетерпеливо поморщился.
— А раньше где жил?
— Так деревенские мы. Витвендорф — слыхал про такое? Там я жил. А как нежить по зиме всех поела, так я и убег оттоль, скитался. Меня, господин хороший, нежить не жрет, видать, я ей не по вкусу. Я так рассуждаю: может, мы с ней одной породы…
— Занимался чем?
— Дык я того… — Хельги на секунду запнулся, припоминая какое-нибудь сельское ремесло, заведомо не требующее интеллекта и специальных навыков. — Гусей пас! — Он ругал себя последними словами: пришло же в голову изображать именно деревенского дурня. Почему не выбрал роль более знакомую? Что он, собственно, знает о сельской жизни? Толком ничего! Придется теперь выкручиваться…
— Оружием владеешь?
— А как же! — отвечал 'злоумышленник' с идиотской гордостью. — Дубиной я ловко управляюсь! Кого хошь отходить могу! Дубиной я раз даже кузнеца победил. Токмо что он пьянющий лежал, а все равно здоровенный. Так что если тебе, к примеру, сторож нужен, нанимай меня смело… Ай!
Его стукнули, чтобы прекратил болтать.
— Отвечай! Почто замыслил Пращура нашего убить? — Сотник сбился на простонародный слог. Стиль речи допрашиваемого оказался заразным. — Кто велел?!
Тот вытаращил зеленые глаза, приоткрыл рот, даже руками замахал от ужаса.
— Убить?! Пращура нашего?! Я?!! Да ты не белены ли объелся, добрый господин… Ай! Да я вовсе не могу живую тварь убить! Покалечить разве, а убить — ни-ни! Тем паче — Пращура нашего! Такое и в ум никому прийти не может… — И, подманив сотника пальцем, доверительно шепнул на ухо (якобы чтобы Сам не услышал): — Не знаешь разве, ежели о Пращуре нашем кто плохо подумает, того Умран сразу громом поразит и на клочки разорвет! А ты говоришь — убить! Спасибо, дураков нет, хоть ты мне тыщщу золотом дай! — И продолжил, прибавив голос: — Да и вовсе нам такое злодейство не надобно! Пращура любить надо! Ай! Что дересси, больно!..
Истерическое многословие допрашиваемого начинало раздражать сотника не на шутку. Будь он менее опытен, уже плюнул бы и отпустил глупого парня на все четыре стороны, решив, что не того взяли.
— Зачем в храм пришел? Отвечай!
— Не стану! Чего тебе отвечать, когда ты дересси? Ай! Стану, стану, не тронь! Сам, что ли, не знаешь, зачем в храмы ходют? Молиться!
— Ладно. Маскировался зачем?
— Чего делал?!
— Бороду нацепил.
— А! Так без нее не пущали! Давеча сунулся в ворота — прогнали. Дескать незрелый! Ну я и того. Магу на ярмарке золотой дал, он мне ее прирастил. Обещал, держаться будет. Обманул, скотина! Деньги взял, а она и отпала! Где же правда на свете? — Парень обвел окружающих взглядом, ища сострадания. Не нашел и принялся развивать тему дальше. Плюхнулся на колени перед Пращуром: — Ты прости меня, отец родной, за ослушание! Что обманом к тебе пришел. Я ведь токмо за-ради того, чтоб благодати черпнуть! Мы — твари маленькие, подумалось: когда еще такой случай выпадет, что и золотой есть, и маг встретился… Прости за-ради Умрана и Эрды! Помилуй! Скажи, прощаешь? — настаивал он заискивающе.
Вместо ответа Всеволод сунул ему под нос пистолет.
— Говори, это что такое?
— Рогулька! — выпалил 'дурак' радостно, дескать, вот как угодил, растолковал.
— Зачем она нужна?
Тот смутился.
— Да… откудова мне знать? Может, того… орехи колоть? Или на палку дыркой насадить и по башке бить? Так это простым топором сподручнее будет, я так мыслю.
Мысли его Всеволода не интересовали.
— Твоя вещь? Ты принес?
— Не-э! Сроду такой не имел! О! Вишь, на ней письмена! Для колдовства, знать! Дорогая вещь, не иначе. Я сирота от рожденья, у меня таких денег не водится. Два золотых случилось, и те даром потратил. Нет, не моя!
Говорил нелюдь складно, даже слишком. Но старого сотника не оставляло мерзкое чувство, что его водят за нос и втайне насмехаются. За что бы зацепиться? Как вывести гаденыша на чистую воду? Ну не верил он ему! Не такие бывают морды у деревенских простаков!
— Та-ак! А это у тебя что?! — Он резко дернул шейную цепочку Хельги. На ней рядом с обычными амулетами висел знак Кансалонской гильдии.
Сотник Ингрем похолодел. 'Как мог забыть снять, осел сехальский?! Не иначе, тоже козни камня!' Минуту они смотрели друг на друга молча. Потом… А, где наша не пропадала!
— Не отдам! Мое! — Хельги прикрыл медальон ладонью, прижал к груди — спрятал.
— Твое? Выходит, ты наемник? Кансалонец, так?
— Не знаю я никаких наемников, господин хороший. А амулет этот по праву мой. Я его не отнял, не украл! Мертвец поперек дороги лежал, голова отъедена. Я с него снял. Если мертвец неузнанный, кто что нашел на нем, тот может забрать. Закон такой, это каждый знает.
— Да разве тебе не ведомо, что амулеты носить — великий грех?! — вмешался грозный Пращур. Говорил громко и назидательно, адресуясь не столько к 'грешнику', сколь к окружающим братьям и обережным людям. — Не на чародейство должно нам уповать, а только лишь на милость истинных богов! Все мы в их воле!
— Ведомо, не вели казнить. Да я их ненадолго надел, чтоб не потерять. Встречу какого неверного — продам. Кушать-то мне надо? Не отбирайте, господа добрые, сегодня же продам!
Ах, демон побери! Опять выкрутился! И ладно бы, доказывал, наглец, что чужая вещь! Так нет! 'Мое! Не отдам!' Хитрый, щенок! Ну мы еще хитрее!
— Лови!!!
Будто походя, сотник удалился на несколько шагов, а потом, резко и неожиданно обернувшись, метнул нож. Без настоящего замаха, вполсилы — на проверку реакции. Всякий тренированный воин непременно ушел бы от такого удара. Машинально, не задумываясь. Тут бы его и уличили: не гусей ты пас, братец, а на битвы ходил. Да только не стоит сравнивать простого воина с кансалонским диверсантом, умеющим не только управлять своими рефлексами, но и само время на миг задержать.
Хельги отчетливо и ясно ('будто в замедленном кино', сказал бы Макс), видел, как, переворачиваясь в воздухе, приближается к нему нож. Не только уклониться от удара — поймать, перехватить за рукоять успел бы. Но не стал. Только чуть заслонился рукой, чтобы не в живот пришелся удар. Сотник этого движения даже не заметил.
— А-ай! — хоть и неглубоко вошло лезвие, все равно больно. — Ты что, дядька, в своем уме?! Ножами
