педагогические наклонности. Он говорил, что намерен сменить работу — устроиться в школу.
— Это многое объясняет, — с присущей ему иронией, но несколько невпопад отозвался Грег.
— Мы живем у тебя уже полторы недели, — сказала Кэтрин.
— Да, — сказал Грег нейтральным тоном: он не знал, куда она клонит.
Кэтрин помолчала.
— Я чувствую, что мы стесняем тебя.
— Правда?
— Чистая.
— Странно. Потому что вы меня не стесняете нисколько.
— Странно, — с неожиданной язвительностью передразнила Кэтрин, — потому что ты всем своим видом показываешь, что это так.
— Неужели?
Кэтрин скомкала салфетку.
— Извини меня. Я нервничаю. Мне не нужно этого говорить, точнее — не нужно
— Зачем ты мне все это говоришь?
— Чтобы ты видел: для меня очень ценно то, что ты взял меня к себе. Я благодарна тебе. Но дальше так продолжаться не может.
— Что ты имеешь в виду? — Грег ощутил, как что-то оборвалось внутри.
— Я думаю, что нам с Томом нужно уехать. Мы ничего не решим, сидя здесь.
— И куда ты поедешь?
— Не знаю.
— Что значит — не знаю?
— Именно это и значит. Только на этот раз я постараюсь спрятаться получше.
— Получше — это как?
— Сменю имя и фамилию. Может, профессию…
Про профессию она сказала с гораздо большей горечью, чем про имя.
— Пойдешь работать официанткой? Или продавщицей? Или уборщицей?
Грег все сильнее бесился с каждым своим словом. Эта женщина невыносима! Он готов убить любого, кто захочет поставить ее, великолепного, талантливейшего врача, за прилавок или дать в руки швабру — неужели придется убить ее саму?!
— А? Отвечай! Ты дура или нет?!
Он вскочил и выдернул ее из-за стола, крепко схватив за плечи. Тело Кэтрин напряглось как струна, он почувствовал это — и в нем вспыхнуло желание, да такое сильное, что опалило разум, затмило на мгновение сознание. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы притянуть ее к себе, близко-близко, и заглянуть в глаза, в самую глубину зрачков, и увидеть там…
Грег опомнился и оттолкнул ее почти грубо. Кэтрин ахнула.
— Что ты там себе надумала?! Прятаться до конца дней своих?! Позволить ему растоптать себя — не так, так эдак?!
— Да я уже прячусь! — взорвалась Кэтрин. — Только это бесполезно, он уже один раз нашел меня, и когда найдет во второй — вопрос времени! И ты меня не спасешь!
— Ты так в этом уверена?! Кэтрин расплакалась.
Грег остолбенел. Все его инстинкты шептали ему: обними, утешь, поцелуй, сделай что-нибудь… Его страх близости кричал в голос: нет, не делай этого, к черту все, если сейчас обнимешь — все, тебе конец!
«А почему конец? — отстранение подумал Грег. — Может, самое начало…»
Он сжал ее в объятиях и спрятал ее голову у себя на груди. Кэтрин дважды громко всхлипнула, а потом внезапно успокоилась. Это было так неожиданно, что Грег слегка отстранился, чтобы посмотреть: а правда ли она не собирается больше плакать?
— Я хочу убить его, — серьезно сказал Грег. Слишком серьезно. Да, эта мысль грешным делом приходила ему в голову, но он не додумывал ее до конца.
А это был бы выход…
Дьявол, что происходит? Это искушение ему, государственному обвинителю, человеку, который призван защищать закон и изобличать виновных?
Кэтрин покачала головой:
— Не надо. Я тоже хочу. Но не надо. Это грех. Том не простит, я не прощу — ни тебе, ни себе. Не так уж сильно я его ненавижу. Просто хочу, чтобы он оставил меня в покое.
Грег почувствовал, что она говорит чистую правду.
И тут же, почти без паузы, упала следующая фраза:
— Почему ты так переменил свое отношение ко мне?
— С чего ты взяла? — хриплым, чужим голосом спросил Грег.
— С самого начала я чувствовала, что ты мужчина, а я женщина. Между нами не то что искры — молнии сверкали. И не думай, что мне легко это говорить. Я слишком много выпила вина, наверное…
— С самого начала ты чувствовала… — подтолкнул он ее.
— Да.
— А теперь? Разве ты не чувствуешь этого теперь?
Много лет, даже будучи пьяным, Грег не испытывал головокружения. Он почти забыл, что это такое. Надо же — вспомнил… Ее тихий голос, казалось, тонул в грохоте его сердца. Тонул — но он все равно слышал. Или читал по губам. Он смотрел на движение ее губ — смотреть в глаза было нестерпимо.
— Теперь… чувствую. Но другое. Что ты мужчина, а я женщина, между которыми ничего нет и быть не может.
— Глупая женщина, — прошептал Грег и с тихим рычанием привлек ее к себе.
Это было как никогда.
Кэтрин хотелось умереть, чтобы спастись от того торнадо ощущений, что зрел в ней и готовился затмить разум, сорвать с нее все маски и приличия, закружить и перетасовать все мысли и представления о том, как это должно быть между мужчиной и женщиной.
Ей хотелось умереть — и тут же воскреснуть. Воскреснуть уже новой собой, лишенной стыда и стыдливости, жаркой, как лава в жерле вулкана, податливой, как разогретый руками воск. Чтобы отдаться Грегу, как она никогда никому не отдавалась. Чтобы он узнал ее настоящую. Она не знала наверняка, зачем это нужно, но догадывалась смутно, что без этого нельзя, не получит она и десятой доли того удовлетворения, которого жаждет, без которого изнемогает, сгорает изнутри…
Его первый поцелуй, которому исполнилось сегодня десять дней, подарил ей ощущение полета.
Его второй поцелуй, которым они отметили десятый день после первого, подарил ей саму себя.
Спальня была слишком далеко. Грег буквально втолкнул ее в кабинет, но она не сопротивлялась. Он не прекращал целовать ее и обнимать, и она радовалась этому, радовалась всем своим существом. Ей только хотелось раздеться, сорвать с себя одежду, чтобы полнее ощутить эту глубокую, животную радость.
Каждую ночь, что она провела в доме Грега, ей снились волки. Волки, которые занимались любовью. И самкой была она.
Кэтрин плавилась под его руками, под его губами, под его горячим, тяжелым и таким тренированным телом, плавилась и была счастлива этим, потому что она жаждала слиться с ним в единое существо, совершенное, прекрасное.
И ей это, кажется, удалось. Сегодня все ее желания исполнялись как по волшебству… волшебству, подаренному им самой Природой и Богом.
