Ну так это дело поправимое! Всегда найдется желающий лечь в постель с красивенькой свежей женщиной и наделить ее тем счастьем, которого у нее до сих пор не было. А какой- нибудь кретин, может, и придаст этому больше значения, чем оно того заслуживает… Мало, что ли, у меня было случайных мотыльков в спальне? Но зачем, зачем было все рвать вот так вот, сбегать не попрощавшись? Неужели так все плохо было ночью, что я даже не заслужил прощального поцелуя в щеку?
Альберт получал изощренное, приправленное тянущей болью наслаждение от подобных самоистязаний. Ясно ведь, что не все так просто, что были у нее какие-то причины, гениальный мастер человеческих натур не мог настолько ошибиться в Джине, принять пустышку за певучую скрипку, но этот гениальный мастер человеческих натур, будто получивший удар по темечку, не видел в паутине переплетений тех самых причин. Отказывался видеть. Не доверял. Боялся ошибиться…
Виски – редкостная гадость, если только не употреблять его в таком состоянии, когда чем хуже, тем лучше, потому что нужно заглушить кошмар, творящийся внутри.
Альберт добрался до постели с большим трудом далеко за полночь. До этого он успел опрокинуть столик в ресторане и две тарелки с салатом на платье какой-то дородной особы и поскандалить с официантом, попросившим его удалиться. Альберт сегодня был популярен, как никогда. В плане драк. С ним сцепились двое охранников, которых он умудрился как-то особо изысканно оскорбить, и мужчина, чью даму – пышнотелую блондинку лет восемнадцати – Альберт настоятельно приглашал на танец.
Альберт был пьян как сапожник, но не счастлив. Проблема Джины, укатившей далеко-далеко, не исчерпала себя, и ее решение вовсе не таилось на дне второй бутылки…
– Это все Мэган, проклятая стерва! Это она ее увезла! – провозгласил Альберт.
Ему никто не внял. Неизвестно, поверил он сам себе или нет, но на красные шелковые простыни ложиться было тошно, и вовсе не из-за избытка алкоголя в крови.
Он промаялся в отеле еще три дня, а потом уехал. Лыжи, искрящийся и хрусткий, как сахар, снег и идиллические, почти пряничные домики его больше не радовали.
В Нью-Йорке все было по-прежнему, наверное, даже еще хуже.
Альберт вернулся к работе, но заниматься съемкой второсортных передач его сейчас совершенно не тянуло. Он с большим удовольствием вернулся бы в театр, поставил что-нибудь вроде того же Брехта… В это можно было бы уйти с головой. Ни одно ток-шоу не в состоянии было занять его мысли полностью.
Альберт думал о Джине постоянно.
Горячка первых дней прошла. Он сумел перекрыть поток эмоций и проанализировать ситуацию.
Все постепенно встало на свои места. Естественная, уставшая от жизни в социальных тисках девушка оказалась в новом месте, где ее никто не знает. Встретила мужчину, который привлек ее какими-то своими качествами и заинтересовал своим поведением. Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, девушка переспала с этим мужчиной. А потом ее придавили страх и чувство вины. Неудивительно, учитывая, что дома ее ждал постоянный и привычный возлюбленный. Наверное, изменила в первый раз. Честная девушка. Правда, она хорошая. Молоденькая и неопытная. Вряд ли возлюбленный по-настоящему любим. В ней осталось слишком много невостребованного. С любимыми и любящими такого не бывает. В полноценной любви объект чувств захватывает другого целиком, не остается черт и желаний, навеки обреченных дремать где-то в глубинах души. Встретив мужчину, который эти самые струнки задел и дремлющие желания разбудил, девушка окунулась в чувство, когда чуть-чуть ослаб самоконтроль, но для нее это оказалось запретным. Осознав, какой грех совершила, и не умея еще с этим жить, сорвалась и сбежала, чтобы не наделать других глупостей и поскорее вернуться к прежней жизни, пока еще не окончательно все потеряно. Похоже на человека, который прыгает с резиновым тросом с моста. Можно улететь очень далеко вниз, но потом упрямая сила вытащит тебя наверх…
Понимание – это, конечно, уже почти принятие, но принять безнадежное отсутствие Джины в своей жизни Альберту было особенно сложно. Почти невозможно. Он осознал в себе такую пустоту, что ее просто нечем было заполнить, даже если собрать все мелочи вместе или выбрать самые великие цели.
Ему хотелось быть с Джиной, и с этим ничего нельзя было поделать.
Она виделась ему во сне: нежная и сексуальная, умная и непосредственная, улыбчивая и гибкая… Она постоянно присутствовала в мыслях Альберта – то ли якорь, то ли поплавок на периферии сознания. Она была всегда.
Нельзя сказать, что Альберт ничего не предпринимал, чтобы вытравить это наваждение.
Он десять дней подряд звонил Анжеле, пока не добился ее согласия на встречу. Когда наконец они встретились в ресторане класса люкс (другие для Анжелы просто не существовали), Альберт понял, что все напрасно. Не эта женщина ему была нужна сейчас. И странно, что
– Ты правда думаешь, что это я виноват? – серьезно спросил он.
– Ну конечно! – Анжела даже удивилась. – Ты никогда не умел принимать ответственности за свои действия. Долгосрочной ответственности. Ты…
– Я хочу видеться с Квентином.
– Зачем тебе это? – Анжела испугалась. Это мог понять только Альберт.
– Я считаю ниже своего достоинства проводить анализ ДНК. Но если нужно, я пойду на это. Ты сама не можешь с уверенностью сказать, что он не мой сын. Так что дай мне шанс.
– Ты считаешь, что можешь вот так сразу явиться – и стать отцом пятнадцатилетнего подростка? У него уже девочка есть!
– Прекрасно, думаю, ты вырастила интересного человека. Я хочу с ним пообщаться.
Осада крепости Анжела длилась около часа. Она сдалась.
Альберт встретился с Квентином. Он вопреки всем опасениям не оказался просто избалованным ребенком с врожденным неврозом. Квентин недаром носил вальтер-скоттовское имя: он интересовался историей и поэзией Средних веков и даже сам сочинял баллады. В школьном театре он не играл принципиально, не хотел идти по стопам матери. Альберт напряженно выискивал в лице и повадках мальчика свои черты, узнавал в нем Анжелу, расстраивался, но не терял надежды. Этот парень вправду мог быть его сыном. И это было бы здорово.
Знакомство с Квентином заполнило довольно большую часть жизни Альберта, но, увы, не ту, где ощущалась болезненная пустота. Во всяком случае мальчик увлекся Альбертом, который старался вести себя максимально дружелюбно (получился эдакий дружелюбный дракон), потому что тот эрудицией и интеллектом превосходил всех его кумиров вместе взятых. И ему на самом деле не хватало отца. Так что он принял правила игры. И звонил Альберту по несколько раз в неделю. В следующем месяце они собирались в оперу на «Пер Гюнта».
На телевидении было достаточно хорошеньких ассистенток, готовых буквально за идею лечь в постель с некогда великим Альбертом Ридли, не имея в виду ни его высокие личные качества, ни талант, ни глубокий внутренний мир и недюжинный интеллект. Альберт даже сводил одну в ресторан. У нее были пушистые-препушистые ресницы и вечно удивленные глаза. Чем-то напомнила ему Джину, но не выдержала никакого сравнения. Потом он сидел и едва не отплевывался от мысли: ведь ей все равно было, с кем пойти сюда. Гигант драмы Альберт Ридли здесь абсолютно ни при чем.
Даже ненавязчивого секса не хотелось.
Нужно было признать очевидное: Альберт влюбился. Эта мысль пришла ему как-то наутро после бессонной ночи, проведенной за чтением немецкой драмы середины двадцатого века. Альберт думал, он развлекается тем, что ищет для Брехта неординарных сценических решений, а вышло, что он нашел слово для обозначения чувств к Джине.
Невероятно. Человек, доживший до сорока с небольшим лет, впервые признался себе в том, что влюбился. Это было для Альберта шоком. Открытием. Революцией мироздания.
Когда найдено было нужное слово, Альберт словно какой-то частью себя успокоился. Оставалось придумать, что делать дальше. Искать Джину? Зачем? Она приняла решение. Не уважать его – зло и эгоизм. Но откуда этот гнусный голос внутри, который твердит, что женщину, особенно любимую, особенно единственную, неповторимую и необходимую, нужно добиваться?
12
Квартира Джины уже давно превратилась в мастерскую художника, где краски и карандаши можно было в изобилии найти в любой комнате, а на стенах висели рисунки. Джина работала в графике и писала акварели. Потом карандашная простота и кисточки показались ей недостаточными для воплощения всего богатства мировидения двадцать первого века, и Джина перешла к компьютерной графике. Ее успехи были поразительными. Она рисовала все, что взволновало ее душу за последние годы. Из-под ее руки выходили абстракции и сюжетные картины. Она предпочитала пастельные тона и старалась создавать эффект дымки.
Джина полностью окунулась в себя и, можно сказать, вернулась к себе.
Это было ее счастьем. Она впервые почувствовала, что живет именно так, как хочет, не подчиняясь никаким требованиям и шаблонам. Она вставала, когда хотела, устраивала себе вкусный завтрак, потом садилась рисовать или шла гулять. Джина стала много ходить и по-другому относиться к окружающему миру. Ей нравилось смотреть на город. Может, он был несколько угрюм и очень серьезен, но ведь это и понятно: город готовился к зиме. Она много думала о жизни. В какой-то момент Джина почувствовала, что стала мудрее и даже немного старше, но сохранила свободу и гибкость мысли. Главное, что она поняла, – это что человек должен жить так, чтобы чувствовать себя счастливым. Иначе все на свете потеряет смысл.
И у нее почти получалось. Не хватало Альберта. Джина согласна была ждать, когда это пройдет. Ну, право слово, не ехать же в Нью-Йорк разыскивать этого человека…
В последние дни ноября пошел снег. Редкость для Филадельфии. Джина выглянула в окно и заметила пухлые белые хлопья, быстро-быстро летящие к земле. Они были, наверное, мокрыми и тяжелыми, а еще дул сильный ветер. Она накинула пальто и вышла из дома. Сделала то, что так любила в детстве: запрокинула голову, чтобы долго смотреть на летящий с неба снег. Пушистые белые комочки – на жемчужно-сером. Движутся быстро. Кажется, что сама становишься выше и выше, вытягиваешься им навстречу, а может – летишь… Сердце пронзила острая тоска по Швейцарии. Джине захотелось сейчас же, сию же минуту вернуться туда. Увы, есть все-таки вещи в нашем мире, для нас невозможные. Потому что даже возвращение в Кандерштег не приблизило бы ее к Альберту.
А он, наверное, оценил бы ее картины.
Маме нравилось. Папе – нравилось безумно. Энн пищала от восторга. Даже Майк одобрительно хмыкал. И только Альберт ничего не видел, ничего не знал.
Джина вернулась домой и позвонила Михаэлю. Пока в трубке издевательски гудело, в Джине заскребся страх: вдруг он и не вспомнит ее? А тут она со своими сантиментами…
– Алло? – Слава богу, голос Михаэля, а не его мамы.
– Привет, Михаэль…
– Привет, Джина! – Ухо Джины едва вынесло весь тот поток радостных чувств, которые излил на нее Михаэль.
– Как ты меня узнал? – удивилась она. Факт почти невероятный, но от этого не менее приятный!
– А ты думаешь, мне каждый день звонят англоговорящие девушки? – Легко было догадаться, что Михаэль улыбается. – К тому же я запомнил твой голос.
– Знаешь, я очень рада, правда. Как твои дела, какие новости?
– Да все по-прежнему. Недавно закончил большой проект, теперь отдыхаю. Нашел себе через Интернет работу у вас, в Штатах.
– Поздравляю.
– А ты как?
– Я замечательно. У меня новая жизнь.
– Как? Вышла замуж?
– Лучше: бросила работу и стала рисовать.
– Рисовать? Вот это класс! – Михаэль так искренне обрадовался, что Джина даже немножко смутилась. – Слушай, а когда у тебя день рождения?
– Еще не скоро, весной.
– Ой, я вообще не верю, что весна придет. У нас столько снега, и с каждым днем становится все больше! Да, про день рождения. Я хотел сделать тебе подарок.
