любовь не могла пойти мне на пользу. Чувство, которое я питала к Саре, было извращенным, болезненным, безжалостным. Граничащим с безумием. Сара превратилась в смысл моего существования.
Каждое утро меня будил резкий звонок будильника, и я вскакивала как сумасшедшая, потом плелась в ванную и плескала себе в лицо ледяную воду, а потом, уже в комнате, вставала голая перед зеркалом и в полумраке разглядывала себя. Целый день я твердила себе одно и то же, это было что-то вроде заклинания, которое я выучила наизусть, я произносила его, как только открывала глаза, когда с опущенной головой подходила к дверям школы, и еще вечером, лежа в кровати. У меня началась бессонница, и голова моя гудела не в силах избавиться от навязчивых слов:
«Ты должна следитьза каждым своим словом, каждым жестом, каждым движением, и прежде чем что- то сделать, подумай, взвесь, прикинь. Не забывай: все, что ты сделаешь на глазах у Сары, очень важно, один неверный шаг, и ты рискуешь потерять ее навсегда».
Я жила в тени. Меня поддерживала одна только надежда завоевать любовь Сары. Свою жизнь я ненавидела. Мною настолько завладела эта навязчивая идея, что ни о чем другом я просто не могла думать.
Я терпела: терпела саму Сару, ее попреки, ее присутствие, ее отсутствие. И это становилось для меня настоящей пыткой. Но я знала: чтобы угодить ей, я должна молчать и терпеть. Если всякий раз в ответ на ее нападки я буду смиренно опускать глаза, в конце концов она меня пожалеет. Пускай она поступает со мной как хочет, пускай руководит мной, моей жизнью, все равно я сама уже ни на что не способна. Я была готова отдать ей все, уступить во всем, даже пожертвовать ради нее жизнью. Навсегда стать ее рабыней. Пусть она ударит меня, изобьет до крови, даже убьет.
«Молчи, Шарлен. Ты действуешь мне на нервы, все хнычешь и капризничаешь, как ребенок. Перестань, Шарлен, ты мне надоела. Не смей ничего делать! Не смей думать! Не смей дышать! Скажи спасибо, что ты моя».
Мое положение было ужасно. Но признать это означало признать свое поражение, Я знала, что все равно не смогу ответить ей, возразить. Любой другой на моем месте попытался бы что-нибудь сделать. Но только не я. У меня была одна цель в жизни, одно желание — чтобы все стало как прежде, чтобы моя подруга снова захотела дружитьсомной. А может, она проникнется ко мне уважением, если я безропотно буду терпеть все ее издевательства? И моя жизнь превратилась в одно сплошное унижение. Я терпела, терпела, терпела каждый день.
Я спокойно могла все это прекратить и отказаться от этой дружбы. Ведь ничто не принуждало меня оставаться с Сарой. И просто начать жить своей жизнью. Но такая мысль просто не приходила мне в голову. Я не представляла себе жизнь без Сары, не видела себя самостоятельной. Я отказывалась что-либо менять и хотя бы сделать попытку вырваться из затягивающего меня водоворота. Я не могла отступить назад, я сдалась.
Как-то вскоре после похорон дедушки я повесив голову брела по городу куда глаза глядят, и вдруг меня кто-то ласково тронул за руку. Я подняла голову и оказалась лицом к лицу со своей сверстницей, очень высокой и худой: она смотрела на меня, приветливо улыбаясь. Я тоже глядела не нее во все глаза, не зная, что сказать. На ней был топ, который был ей явно велик, и брюки тоже не по размеру. Лицо, исхудавшее и мертвенно-бледное, обрамляли светлые прямые волосы, постриженные каре. Глаза ее блестели. Они были такие большие, что, казалось, одни занимают все лицо.
— Ты не узнаешь меня? — спросила она. Конечно же, я ее узнала. Я попыталась улыбнуться, а потом обняла ее — это была Ванесса, это вернулось мое детство. Но в руках у меня было что-то бесконечно хрупкое, готовое рассыпаться, сделай я малейшее неверное движение.
Мы зашли с Ванессой в кафе. Я в два счета справилась с пирожным «наполеон», в то время как она лениво и без всякого интереса ковыряла «корзиночку», оставив ее почти нетронутой.
Мы проговорили с ней два часа и так свободно, как будто расстались вчера. Я спросила,как она поживает и что делает в Париже.
— Лечусь, целый месяц пробыла в больнице. Вышла только сегодня. — Она опустила свои огромные глаза. — У меня анорексия. Наверно, ты и сама догадалась.
И Ванесса рассказала о своей болезни: о том, что весит тридцать пять килограммов, что уже два года, как жизнь ее превратилась в ад, в постоянную борьбу со своим телом, рассказала о больницах, лечении, жестокости врачей, о том, как смерть несколько раз подходила к ней вплотную.
— Знаешь, я была уверена, что мы рано или поздно обязательно встретимся. Я часто думала о тебе и особенно в больнице.
В этот момент я заметила, что она теребит кулон, висящий у нее на шее, ту самую голубую балеринку, которую я подарилаей шесть лет назад.
Она тоже попросила меня рассказать о себе.
— Прозябаю, мягко говоря.
Ванесса сказала, что я очень изменилась, что она представляла меня совсем другой, и спросила, куда подевался мой веселый характер. Я разрыдалась и выложила ей все. Все с самого начала. Как я мучаюсь, в какой ад превратилась моя жизнь. Это случилось со мной впервые: именно ей, Ванессе, с которой я столько лет не виделась, я рискнула излить душу. Я очень боялась, что она не захочет иметь дело с сумасшедшей, просто встанет и уйдет. Но она осталась. Когда я замолчала, она просто прикрыла своей рукой мою.
— Я не знаю, как тебе помочь, — сказала она, — но если бы могла, сделала бы это. Я здесь, рядом с тобой. Я знаю, что такое считать себя сумасшедшей. Знаю, что такое навязчивые идеи. Я тоже все это пережила. И где бы я ни была, знай, что я с тобой. Помни, ничто не может нас разлучить, Шарлен, ничто.
И теперь уже она сама обняла меня, а я внезапно почувствовала себя тоже очень хрупкой.
Ванесса дала мне номер своего телефона, новый адрес. Но я так ни разу ей и не позвонила. Просто побоялась. В тот осенний день мы виделись последний раз. И все же однажды в тюрьме я получила записку. Ванесса писала, что ей удалось справиться с болезнью, что поступает на факультет психологии, как и хотела. Она ни словом не обмолвилась о том, что произошло со мной.
Просто написала в конце письма, что навсегда останется моей подругой — что бы ни случилось. И подписалась: «Твой голубой ангел».
Я не смогу объяснить, что такое навязчивая идея. Мне кажется, ее всегда носишь в себе. И иногда достаточно пустяка, чтобы дать ей толчок. Она пробуждается в тебе и медленно, исподтишка начинает пропитывать своим ядом каждую клеточку твоего тела; она хитра, прикидывается твоим другом и тем временем заманивает тебя в ловушку. Боль во всем этом — самое невинное. Когда сходишь с ума, чаще всего сама этого не понимаешь, потому что тебе не больно. Самое мучительное — это падение. Тот момент, когда начинаешь осознавать. Я тоже не хотела ничего замечать. Но потом меня все равно швырнуло лицом в грязь.
Мартина пригласила меня вместе с ними встретить Новый год в горах, в шале, которое сняли на праздники несколько знакомых семейств. Это были ее старинные друзья, поколения шестьдесят восьмого года, и они каждый Новый год встречали вместе. Я приняла приглашение, не сомневаясь ни минуты. И поехала в горы с Сарой и ее матерью, совершенно отчетливо представляя себе, что меня ожидает. Черный «пежо» свернул с шоссе в ледяную ночь. Я прислонила голову к запотевшему стеклу, и мой взгляд утонул в подвижном конусе искусственного света, прорезавшего проселок. Машина затормозила у въезда в шале, шины заскрипели о гравий дорожки. Темнота была кромешная. Тишину этого погребенного под снегом местечка разорвали голоса, смех, кто-то взял несколько аккордов на пианино, шале светился огнями, как островок жизни в пустыне. Я пошла следом за Сарой, прихватив свои вещи, — так она распорядилась.
Внутри обстановка была праздничная, чувствовалось, что здесь встретились люди, которые хорошо и давно знают друг друга. Нас обступили со всех сторон, и многие бросились обнимать Сару: она, как всегда, оказалась в центре внимания. Я стояла рядом в нерешительности и не знала, как себя вести. Чего хотела Сара: чтобы я участвовала во всеобщем веселье или осталась незамеченной? Наверное, я выглядела смешной. Я осмотрелась. С одной стороны — кухня, вся металлическая, с другой — столовая, где возвышался уже накрытый деревянный стол, достаточно длинный, чтобы за него могли усесться человек тридцать гостей, прямо — гостиная в традиционном стиле. Широкая лестница вела на второй этаж, где располагались комнаты для гостей.
Голос Сары выделился из гула голосов. Она повернулась ко мне, но лишь скользнула по мне взглядом и
