предлагаю?
– Да мне плевать, какая работа и сколько ты собираешься платить. При всей этой шикарной обстановке, – продолжал Берк, обводя глазами роскошный интерьер кабинета, – ты глист, сидящий на куче дерьма. Да я бы не помочился на тебя, окажись ты в огне. Так неужели ты думаешь, я соглашусь на тебя работать?
Бейзил встал и направился к двери. Дюваль приказал ему сесть на место. Бардо кинулся к нему и непременно бы сбил с ног, если бы Берк не обхватил его железной рукой за шею.
– Если двинешься, я тебе шею переломаю. Видимо, угроза прозвучала достаточно убедительно. Бардо стоял неподвижно, глаза его горели дикой ненавистью.
Берк повернулся к Дювалю.
– Меня не заинтересовало ваше предложение.
– Да? Странно. – Ни капельки не смутившись, Дюваль оперся руками о крышку стола. Он даже улыбнулся и вкрадчиво заметил: – У меня есть серьезные основания полагать, что оно вас все же заинтересует. А, Бейзил?
Они оба молча смотрели друг на друга. Берк видел свое отражение в черных зрачках Дюваля. На него смотрел человек, похожий на загнанного зверя.
Берк ослабил хватку и отпихнул от себя Бардо.
– Пошел ты куда подальше, Дюваль. Адвокат улыбнулся еще шире.
– Вопрос остается открытым. Подумай хорошенько, Бейзил, и возвращайся.
– Ага. Я обязательно вернусь. – Только не так, как ты думаешь, поганый сукин сын. Берк взглянул на Бардо. – Не надо меня провожать. – Потом кивнул Дювалю. – Я знаю дорогу.
Глава 14
Ровно в два тридцать Реми Дюваль вошла в церковь. Время исповеди было с трех до пяти, но, поскольку Дюваль являлся щедрым пожертвователем, Реми обладала привилегией приходить на исповедь раньше. Пинки позаботился о том, чтобы к трем часам, когда начинают подходить остальные прихожане, Реми уже возвращалась домой в лимузине.
Эррол расположился в дальнем углу церкви, так, чтобы Реми постоянно находилась в поле его зрения. Идя по проходу, она на мгновение преклонила колени, потом села на дальний конец скамьи, достала из сумочки четки, опустилась на колени и начала молиться.
Даже окончив молиться, Реми не подняла головы и не открыла глаз. Эти полчаса, проводимые каждый день в церкви, она очень ценила. Пинки подсмеивался над ее чрезмерной набожностью; но, кроме католического воспитания, у Реми была еще одна веская причина аккуратно посещать церковь: только в эти полчаса она могла побыть совершенно одна.
Даже когда она уходила в беседку, присутствие людей постоянно ощущалось. С того самого дня, когда Реми вышла замуж за Пинки, она ни разу не оставалась дома одна. До этого, в школе монастыря Святого Сердца, она делила комнату в общежитии с другими девочками. А еще раньше жила в одной комнате с матерью. И оставалась одна на целую ночь, когда Анджела уходила работать. Но тогда шум с улицы и крики из соседней квартиры пугали маленькую девочку и мешали ей оценить прелесть одиночества.
Здесь же, в соборе, Реми наслаждалась им. Она была одна, и ей ничто не угрожало. Ей нравилось разглядывать мозаичные оконные витражи, отбрасывавшие цветные тени на стены. Мерцание свечей и тихая органная музыка действовали умиротворяюще. Как хорошо хоть на миг ощутить себя свободной от постоянно наблюдающих глаз.
В сегодняшней молитве она просила у Господа мудрости и мужества. Мудрость нужна была, чтобы разработать план по защите Фларры, а мужество – чтобы его исполнить. Пока Фларра в безопасной тиши монастыря и пробудет там до окончания школы. А что потом? Реми переложила решение этой проблемы на плечи Господа, но все же беспокойство не оставляло ее.
Потом она попросила прощения. Вернее, попыталась это сделать, потому что не могла подобрать слов. Даже самой себе Реми отказывалась признаваться, что совершила страшный грех, отравляющий все ее существование. Подобный грех слишком тяжек, чтобы предъявлять его Господу. Если она сама себя не может простить, то почему Он простит ее?
Она заметила, что зажегся огонек исповедальни. Значит, священник уже ждет. Она зашла внутрь.
– Благословите меня, отец, ибо я грешна. Со дня моей последней исповеди прошла неделя.
Она перечислила свои мелкие грехи, но тянула время, собираясь с мужеством, чтобы признаться в главном грехе, хотя ей не хотелось делиться этим ни с кем, даже со священником. Но она чувствовала, что он терпеливо ждет, сидя по ту сторону тонкой металлической сетки.
В конце концов священник осторожно кашлянул.
– Что-то еще?
– Да, отец.
– Расскажите мне.
Может, если она расскажет, то наконец обретет некоторое спокойствие? Но при одной только мысли о признании сжалось горло и бешено заколотилось сердце. Из глаз полились слезы. Решившись, она заговорила:
– Несколько месяцев назад я зачала. Мужу я об этом не говорила.
– Это ложь путем умолчания.
– Я знаю, – тихо всхлипнула она. – Но я… я не могла. Я боролась сама с собой, отец.
– Из-за чего?
– Из-за ребенка.
