возвращают властям округа, а потом либо разбирают на органы, либо продают на медицинские эксперименты. Общество защиты животных делает все, чтобы спасти как можно больше таких, как мы: ищет добровольцев, которые ухаживали бы за зомби, разрабатывает программы сопровождения… Увы, эти идеи пока не нашли отклика. А поскольку Общество существует в основном на частные пожертвования, поступающие с пометой «на программы защиты животных», то мест для зомби очень мало.
Мое пребывание в приюте было не таким ужасным, как вы могли подумать, — если не считать первоначального потрясения. Мне принесли миску с водой и какой-то жрачкой, отдельный туалетный лоток и несколько игрушек-пищалок. И даже обеспечили тупым детским ножичком, чтобы я мог распороть швы и открыть рот.
Дома родители устроили меня в винном погребе на матраце. Много не говорили. Мама плакала, прикрывая нос полотенцем — чтобы не вырвало от запаха, — а отец все спрашивал, почему я не мог остаться покойником, как нормальный сын.
Мама обратилась ко мне лишь раз — спросила, чего я хочу. Я попытался ответить, но вместо слов из глотки вырвались хрип и урчание. В аварии я сильно повредил голосовые связки, поэтому общаюсь с помощью маркерной доски, которую таскаю на шее.
Если мать хотя бы притворяется, что понимает, как мне тяжело, то отец не устает упрекать меня за запах, и позор, и расходы на содержание зомби. Как-то раз он даже спросил, чем я намерен заниматься.
Откуда я знаю? Можно подумать, я воскрес с планом действий на пять лет. Инструкций как быть зомби мне никто не давал. Все очень изменилось. Сильнее, чем вы можете себе представить. Хоть надежды и желания остались те же, что и раньше, теперь они точно не исполнятся. С таким же успехом я могу желать, чтобы у меня выросли крылья.
Не раз я слышал, как проблему обсуждают родители. Отец намекает, что нужно подыскать для меня другое жилье. Какой-нибудь приют для зомби. Или вообще сдать меня в зверинец. Мама пытается объяснить ему, что я нуждаюсь в поддержке, и необходимо лишь переждать период адаптации.
«Это все равно что пубертат», как она выражается.
Меня она уверяет, что отец изменит свое мнение, и со временем все устаканится, надо только твердо верить в себя.
Говорит она это с бесстрастным выражением лица, и на какое-то мгновение я ей верю. А перед тем как принять хвойную ванну, в зеркале, в том месте, где должно отражаться мое лицо, вижу разрозненные кусочки паззла. И начинаю думать, что мать спятила.
Или опять наглоталась валиума.
Глава 4
— Энди!
Восемь тридцать утра. Пью «Шато Монтелена Каберне Совиньон» урожая 1998 года. На «Никелодеоне» идет «Губка Боб». Временами я переключаюсь на Пи-би-эс, чтобы посмотреть «Улицу Сезам» или «Медвежонка Барни». Лучше бы это были «Проделки Бивера», но к «Ти-ви-ленд» мы не подключены.
— Энди!
Я вновь чувствую себя шестилеткой: будто я не пошел в школу, валяюсь в кровати и смотрю телик, а мама варит мне манную кашу с бананами и поджаривает коричный тост. Небольшое отличие: на стенах нет плакатов с героями комиксов, зато повсюду раскиданы бутылки.
И мама не готовит мне завтрак.
И сердце мое больше не гоняет кровь по жилам.
— Энди!
Вот уже почти три месяца я живу в винном погребе в доме родителей, а она до сих пор ждет, что я откликнусь на зов.
Со вздохом я выключаю телевизор и встаю. Плетусь к лестнице, волоча левую ногу. Наверху стоит мама, мне виден ее силуэт в лучах света, льющегося из окон кухни.
— Сынок, папа чинит раковину. Ты не поможешь ему?
Из-за ее спины доносится голос отца:
— Лоис, не нужен мне никто! Будь добра, оставь меня в покое!
— Чепуха, — не сдается мама. — Энди будет рад помочь. Правда, милый?
Я гляжу на нее, хлопая глазами. Интересно: она свихнулась, когда я попал в аварию и умер, или когда меня забрали из приюта, и я стал обитать и столоваться у них?
Отец снова заверяет, что в моих услугах не нуждается и что нюхать вонь от разлагающегося трупа у него нет никакого желания.
— Всего несколько минут, — шепчет мама, отвернувшись от меня. — Дай ему почувствовать себя нужным.
А то я не слышу.
— Ну, чего рот разинул? — обращается она ко мне. — Давай-ка, поднимайся и помоги отцу!
Можно не обращать внимания, сидеть у себя и смотреть телевизор, но она не угомонится. Будет звать меня своим заунывным голосом, беря последний слог октавой выше. Даже телевизором ее не заглушить. Пробовал — бесполезно.
Подъем на пятнадцать ступеней из винного погреба отнимает у меня почти две минуты. И все это время отец беспрестанно ворчит: у всех нормальные семьи…
Не каждому воскресшему жмурику повезет заселиться к родителям, и не у каждого есть друг или родственник, готовый распахнуть перед ним двери своего дома. Добрая половина остается на улице или попадает в приют, а самых невезучих отправляют на органы, продают в медицинские учреждения или центры ударных испытаний. И совсем редки случаи, когда супруг или супруга принимает воскресшего обратно в свои объятия, особенно если в доме есть дети. За другие штаты не скажу, а у нас в Калифорнии управление по охране прав детства смотрит неодобрительно на тех родителей-одиночек, что пускают к себе зомби. Что касается прав на посещение ребенка — у оживших мертвецов таковых нет.
После аварии моя семилетняя дочка Энни живет в Монтерее у сестры жены. Ей сказали, что я умер. Первые несколько недель я каждый день названивал свояченице в надежде, что Энни подойдет к телефону, и я услышу ее голосок. В конце концов, номер сменили.
Я писал Энни письма, но так и не смог отправить. Первое письмо мать с отцом изъяли и уничтожили, когда я попросил у них марку. Второе исчезло из-под матраца, пока я принимал ванну. Остальные перехватывались на разных этапах пути к Энни. До почтового штемпеля дело не дошло ни разу.
Через пару месяцев я сдался. Понял, что родители скорее всего правы, и так для дочки будет лучше. По Энни я скучаю и очень хочу с ней встретиться, но вряд ли это хорошая идея. Узнать, что твой отец зомби, — какая девочка способна такое воспринять? К тому же не хочется, чтобы она запомнила меня таким, какой я сейчас. Да и сомневаюсь я, что она решит пойти со мной на пикник.
Разве только чтобы поприкалываться.
На кухне мать обрызгивает меня с ног до головы освежителем воздуха «Глейд» — уходит целый флакон, и последние капли вытряхиваются мне на макушку. У родителей целый склад «Глейда». Мама предпочитает «нейтрализующий», потому что он действует непосредственно на источник запаха. А мне нравится «свежесть сирени», хотя у «тропического» тоже приятный фруктовый аромат.
Отец лежит на спине под мойкой, головы и плеч не видно. На полу вокруг него гаечные ключи, отвертки, баллон со смазкой и разные инструменты. На тумбе рядом с раковиной стоит новехонький утилизатор отходов.
— Гарри, — говорит мама, — Энди пришел помочь.
— Не нужна мне его долбаная помощь. — Он силится открутить болт.
— Что за глупости! Сколько ты уже лежишь под раковиной? Конечно, тебе нужна помощь!
Отец вполне мог бы заплатить водопроводчику, и утилизатор установили бы меньше чем за час. Но он
