Он обвинил Марис в том, что она использовала его, чтобы досадить Ною, хотя на самом деле все обстояло как раз наоборот – это он собирался использовать ее, чтобы отомстить.
Испугавшись, что Марис уедет прежде, чем он успеет извиниться, Паркер выкатился в коридор. Входная дверь была открыта, и сердце у него упало, но Марис никуда не ушла. Она стояла на веранде и, облокотившись на один из опорных столбов, смотрела в пространство.
– Марис…
– Утром я уеду.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала.
Она рассмеялась, но смех ее был невеселым.
– Ты сам не знаешь, чего хочешь! Писать – не писать, быть знаменитым или жить в безвестности на этом острове, прогнать меня – не прогонять меня… Ты даже не знаешь, хочешь ты жить дальше или нет!
Она посмотрела на него краем глаза, потом стала разглядывать виргинские дубы вдоль подъездной дорожки.
– Пожалуй, мне действительно не стоило сюда возвращаться, – прибавила она. – Я и сама не знаю толком, почему я это сделала… Мне следовало остаться в Нью-Йорке, чтобы не мешать тебе упиваться собственным горем и лакать виски в обществе призрака. Но ничего, эту ошибку исправить легко: завтра я уеду, и ты сможешь снова жить как жил.
Подъехав к ней сзади, Паркер положил руки на ее бедра.
– Не уезжай, – сказал он и, наклонившись вперед, уперся лбом ей в поясницу. – Не уезжай, – повторил он и крепче стиснул ее талию. – Мне наплевать, почему ты вернулась, Марис. Клянусь – для меня это совершенно неважно! Даже если ты захотела досадить мужу, я… я только рад. Главное – ты здесь, а все остальное ерунда.
Его руки сомкнулись и некоторое время лежали на узле блузки, потом опустились вниз и коснулись кожи. Несколько секунд он осторожно поглаживал ее живот, потом несильно потянул, и Марис что-то пробормотала удивленно и жалобно. Паркеру показалось, она хотела остановить его, но он продолжал тянуть ее на себя. Наконец Марис уступила – ноги ее подогнулись, и она оказалась у него на коленях. Паркер развернул ее боком, так что ноги Марис оказались перекинуты через подлокотник кресла, и подсунул одну руку ей под спину.
– Тебе удобно?
– А тебе? – Она поглядела на него с тревогой, и Паркер, улыбнувшись, провел руками по ее все еще влажным волосам, потом погладил по щеке.
– Никогда не чувствовал себя лучше.
23
Ему пришлось мобилизовать всю свою волю, чтобы не поцеловать ее. Паркер знал – Марис ожидала чего-то подобного, и именно поэтому сдержался. Кроме того, он все еще чувствовал себя виноватым перед ней за то, что усомнился в чистоте ее побудительных мотивов.
Можно было подумать, что его побудительные мотивы были чисты и благородны!
– Не хочешь немного прокатиться? – спросил он.
– Прокатиться?
– Ну, спуститься к берегу…
– Я могла бы пойти пешком.
– Но лучше я тебя прокачу.
Он снял кресло с тормоза и, съехав с веранды по специально устроенному пандусу, направил его на вымощенную плитами тропинку, которая терялась в лесу.
– Какая удобная дорожка! – заметила Марис.
– Пока шел ремонт, я велел выложить плитами все дорожки вокруг особняка, – объяснил Паркер. – Только подъездная дорожка осталась засыпана ракушечником, потому что… потому что я редко ею пользуюсь.
– Майкл сказал мне, что ты отказался от кресла с мотором, потому что любишь трудности.
– Езда на инвалидном кресле – отличный спорт. Майкл неплохо меня кормит, а мне не хотелось бы разжиреть.
– А чем это так хорошо пахнет?
– Магнолией.
– Сегодня вечером нет светлячков.
– Светоносок? Похоже, им кажется – будет дождь.
– А он будет?
– Не знаю. Посмотрим…
Вымощенная плиткой дорожка тянулась до самого пляжа. Там она переходила в дощатый настил, который тянулся через песчаные дюны к океану. Кресло легко катилось по не струганным доскам, и пушистые метелочки морской ониолы приятно щекотали икры Марис.
Дощатый тротуар заканчивался у линии прибоя небольшой огороженной площадкой размером примерно два на три ярда. Здесь Паркер снова поставил кресло на тормоз, развернувшись лицом к океану. Кроме них, на берегу больше никого не было; с юго-восточной оконечности острова не было видно континентального
