Вдруг, к своему ужасу, Хартвуд понял: поделившись с Элизой своим самым сокровенным секретом, он тем самым оказался в ее власти. Зная его тайну, она могла угрожать тем, что, раскрыв ее, погубит его. Должно быть, он сошел с ума, открывая ей душу.
Однако Элиза, по всей видимости, не обратила никакого внимания на его оплошность. Она склонила в задумчивости голову набок, словно птица, ему очень нравилась такая ее манера.
— Если бы, я составила гороскопы твоих родителей, возможно, мне удалось бы приблизиться к правде.
— Возможно, но ведь ты намереваешься покинуть меня, — отозвался Хартвуд, с облегчением видя, что Элиза ведет себя так, как будто не замечает его двойной игры: простодушно и явно она не собиралась извлекать выгоды из доверенной ей тайны. Все-таки она оправдывала возлагаемые на нее надежды. Оставалось лишь закрепить успех путем небольшого лицедейства. Хартвуд принял отчасти грустный, отчасти разочарованный, одним словом, байронический вид. Его глаза стали печальными и слегка влажными от притворных слез, в них как будто отражались его страдания.
Это была всего лишь уловка, но с ее помощью Хартвуд надеялся обольстить Элизу, подчинить своей воле. Но едва взгляды их встретились, как сразу все полетело к черту. Его охватило волнение, казалось, что сквозь чистые зеленые глаза Элизы смотрит ее душа, и от этого взгляда ничего нельзя ни спрятать, ни утаить. Корка черствости и себялюбия, покрывавшая его сердце, вдруг треснула, и изнутри забил родник давно забытых, искренних чувств. Сердце его тревожно забилось, и Хартвуд ощутил, как в ответ так же быстро и взволнованно застучало сердце Элизы. Казалось, между ними, как между двух электрических зарядов, проскакивают искры. Еще немного, и выдержка изменила бы ему, но в эту минуту Хартвуд отвернулся и отступил назад. Превосходная мизансцена, он почти не сомневался в том, что Элиза теперь не уйдет от него.
Элиза находилась в не меньшем смущении и неуверенности.
Если бы он укорял, или упрекал ее, или посмеивался, по своему обычаю, она легко все перенесла бы, но выражение непритворного страдания и страха, проступившее в его глазах, перевесило ту неприязнь, которую вызывали его прозрачные попытки манипулировать ею. Да, ее увлекала его неискоренимая тяга к актерству. Наигранными приемами он пытался убедить ее в своей искренности и заставить остаться. Как ни странно, но из-под его актерской маски проглядывало отчаяние: ему действительно было важно, чтобы она осталась. Нет, она не должна поддаваться! Несмотря на его обаятельную и смущенную улыбку, несмотря на его красоту, нельзя было забываться! Ее положение было шатким и опасным. Надо было как можно быстрее подавить вспыхнувшие в ее душе надежды на несбыточное. Нет, она должна быть стойкой и сильной. Надо было отгородиться от него, напустить на себя холодность, собраться с духом и уйти. Он не должен заметить, как ей тяжело расставаться. Иначе он тут жe сыграет на ее слабости.
Увы, с его стороны — одно лишь притворство и одна лишь игра. Да, он ловкий соблазнитель, умело играющий на женских чувствах. Женщины для него, что-то вроде развлечения и забавы. Если она ему зачем-то понадобилась, то скорее всего для того, чтобы удовлетворить мимолетный порыв сладострастия, или, возможно, он увлекся ею просто из любопытства: как долго, она еще будет сопротивляться обольщению?
Если она уступит и останется, если она согласится подбирать после его любовниц крохи его чувств, она кончит так же плохо и печально, как и ее мать.
Что ждет ее впереди, если она согласится на его просьбу? Ничего хорошего! Даже если он не станет ее домогаться, она за время, проведенное в Брайтоне, еще крепче привяжется к нему. Каждая минута, каждое слово и каждый взгляд скрывали в себе не только радость, но и страдание. В конце концов ее сердце будет разбито. Более того, его поцелуи возбудили в ней желание, вызвав его, словно спящего джинна из бутылки. Прежней Элизы, наивной и простодушной, уже не было и в помине. Она не обольщалась и не надеялась больше, что, отдавшись ему, она сумеет пробудить в нем любовь. Как это ни странно, но теперь она явственно ощущала, что он в равной степени и хочет, и не хочет ее. Предчувствие ее не обманывало: когда она в конце концов надоест ему, он бросит ее, в этом не было никаких сомнений. Было непонятно, как жить дальше новой, изменившейся под его влиянием Элизе после того, как они расстанутся.
Может быть он не лгал, когда говорил, что не умеет любить. Возможно, составляя его гороскоп, она видела в нем то, что ей хотелось видеть. Уран в его кульминационной точке на небосклоне был великолепен, подобно сверкнувшей молнии на фоне ночного летнего неба, и так же непостоянен. Обжегшись на отце с его вечными и пустыми обещаниями, она утратила былую доверчивость.
Элиза молчала, не зная, как отказать лорду Лайтнингу. Нужные слова никак не приходили ей в голову. Если бы только она вовремя отворачивалась от его пристальных глаз и не видела тех чувств, которые светились в них! Если бы только он не сжимал ее руку… если бы она сама не хотела остаться…
Будь она поумнее, она бы без лишних слов уехала отсюда.
— Может, останешься хотя бы на один день? — умоляюще сказал Хартвуд. — Это все, о чем я прошу тебя, а потом ты вольна поступать так, как тебе заблагорассудится.
Молчание говорило о ее согласии красноречивее любых слов.
— Эдвард, — наконец вымолвила она, — мне надо немного времени, чтобы прийти в себя.
Надо было взглянуть на его опасный гороскоп и проверить, не говорится ли там что-нибудь о ее отъезде.
Хартвуд выпустил ее руку. Добившись своей цели, он опять стал прежним иронично-насмешливым лордом Лайтнингом.
— Очень благоразумное решение, Элиза. Последние дни мы все время были вместе и немного прискучили друг другу. Теперь же меня ждут кое-какие неотложные дела. Ты можешь почитать что-нибудь в библиотеке или пройтись с одной из служанок по магазинам. Только, ради Бога, — Хартвуд запнулся, — перемени…
Не желая быть неделикатным, он молча указал на старое платье Элизы и слегка пожал плечами, словно удивляясь, к чему такие крайности.
Сделав поклон с гибкостью и грацией настоящего светского льва, он вышел из библиотеки, оставив Элизу наедине с ее мыслями.
Глава 11
После ухода Хартвуда дом словно вымер. Элиза поднялась наверх, в мансарду, но долго усидеть в душной комнате не смогла. Мысли в голове так путались, что даже такое испытанное успокоительное средство, как изучение гороскопа, не приносило облегчения. Тем не менее Элиза битый час таращилась в гороскоп Хартвуда, пытаясь докопаться до правды.
Она искала хотя бы какое-то указание на то, что матерью Эдварда была любовница отца, а не его законная жена. Но несмотря на все усилия, поиски оказались напрасными. В гороскопе Хартвуда не обнаруживалось никаких подтверждений, говорящих в пользу данной гипотезы. Если бы Хартвуд родился не в указанное время, то в его гороскопе не было бы Урана, а без Урана невозможно было представить тот характер, который был у лорда Лайтнинга. Впрочем, кое-какие мелочи, прежде ускользнувшие от ее внимания, косвенно подтверждали его предположение. Квадрат между Солнцем и Луной указывал, что его родители часто и сильно ссорились друг с другом. Была еще одна странность: Уран слишком близко подходил к Луне. Эго наводило на мысль, что в жизни его матери было нечто загадочное и необычное. Но в любом случае, если бы леди Хартвуд не была матерью Эдварда, то тогда гороскоп, который Элиза держала перед собой, никак не мог быть его гороскопом.
Все это смущало и сбивало с толку. Неужели она утратила чутье настоящего астролога вместе с уверенностью, что правильно расшифровала личностные особенности лорда Лайтнинга? Во всяком случае, настоящий Хартвуд, из плоти и крови, уже не так идеально соответствовал начерченным абстрактным и бездушным символам. Когда Элиза пыталась понять, каким образом изменения в дате его рождения могут повлиять на Меркурий, то ей слышался его притягательный шутливый голос, А когда она рассматривала Венеру, в ее воображении возникало красивое лицо Хартвуда. А при мысли о Марсе она чувствовала его
