– Скоро.
– Неужели вы не можете сказать точно?
– Не могу. Но у нас уже все расписано. Ради Бога, Мичем, вам нужно отдохнуть.
Словно подчиняясь, Мичем в изнеможении повалился в плюшевое кресло.
– Вы нашли виновных? Знаете, где они?
– Мы знаем, кто они, – заявил Коглин. – Так какого черта вы тянете? Коглин не растерялся.
– Имейте терпение, торопить события нельзя. Конечно, если вы не хотите, чтобы эти двадцать миллионов карат валялись у всех под ногами. Именно так грабители и поступят, чуть только почуют опасность: выбросят камни и дадут деру.
Одна мысль об этом заставила Мичема содрогнуться. Он выдавил бледную улыбку, отдавая дань познаниям Коглина в таких гнусных вещах.
Коглин свернул газету и засунул в карман пиджака.
– Как там Уайтмен? – спросил он.
– Я пас его три вечера кряду. Сейчас этот кретин в «Дорчестре» с двумя молоденькими валлийками.
– Значит, пока при деле.
– Ненадолго.
– Главное – не задерживать свежих поступлений.
– Я возобновлю просмотры, – сказал Мичем. Придется запросить часть резервного фонда из Йоханнесбурга. Камни можно доставить хоть завтра.
Об этом резерве Мичем не забывал с самого дня ограбления, но решил, что воспользуется им только в крайнем случае. Заказ такой крупной партии, да еще такой срочный, был делом необычным и не мог не породить слухов. Однако теперь у Мичема не было выбора. Заполнить хранилище хотя бы частично, – единственный способ показать всем, что Система функционирует по-прежнему. К тому же Мичему очень хотелось убрать с дороги Уайтмена.
– Я расписываю просмотры на следующую неделю, – сказал он. – Начиная с понедельника. Как раз успеем подготовить пакеты.
– И у меня будет достаточно времени, – подхватил Коглин, закрывая за собой дверь.
Мичем звонил в Южную Африку.
Поздно вечером зарядил дождь. Не пролился коротким летним ливнем, а засеял упорной, обложной моросью.
Марен и Чессер поехали на свидание с Биг-Беном. На первый взгляд кажется, будто бой таких огромных часов должен разноситься по всему Лондону. На самом деле услышать его можно только в непосредственной близости от башни Виктории. Поэтому Марен и Чессер остановили машину у юго-западной ограды Сент-Джеймсского парка, всего в трех кварталах от парламента. Отсюда Биг-Бен было слышно отлично. На всех улицах в этом районе стоянка запрещалась, но делать было нечего. Они не заглушили мотор; ждать оставалось полчаса. Дождь бил по крыше машины – точно кто-то нервно постукивал кончиками пальцев по барабану. На ветровом стекле работали дворники. Их мерные взмахи контрапунктом вплетались в мелодию, несущуюся из радиоприемника. Концерт в Лондонской филармонии.
Марен съежилась в кресле, прижавшись щекой к боковому стеклу. Она смотрела, как ударяют в стекло капли, похожие на алмазы, как они растут, набухают и соскальзывают вниз, оставляя за собой мокрую дорожку.
Она вспоминала.
Вспоминала детство, ненастную погоду, окно, из которого открывался вид на голую равнину до самой черты и воображаемое продолжение за ней. Тогда Марен не любила запаха свежего хлеба, приправленного тихим напевом матери. Она не любила покой – этого добра у нее хватало. И даже в самые погожие дни, когда солнце отпирало двери дома, и она уходила к глубоким синим фиордам, почти замкнувшим в себе море, или следила за плавной чередой белых птиц, кажется, царапающих кончиками крыльев ясное небо, даже тогда она ощущала себя пленницей и клялась, что однажды убежит. Перед ней откроются море и небо – и она шагнет между ними.
Стекла машины запотели от дыхания. Чессер нарисовал пальцем на ветровом стекле сердечко. Марен ответила такой отрешенной улыбкой, что Чессеру захотелось прикоснуться к ней. Он дотронулся до ее руки, но она, совершенно машинально, потянулась к приемнику и стала крутить настройку в поисках музыки поживее.
В окно со стороны Чессера кто-то постучал. Чессер нажал кнопку – стекло опустилось. Он не сразу понял, что перед ним полицейский: тот был в длинном, черном, лоснящемся от дождя плаще. Чессер подавил панику и изобразил дружелюбный интерес. Полицейский взял под козырек – с запястья у него закапала вода – и спросил:
– У вас все в порядке, сэр?
– Да, спасибо.
– Стоянка здесь запрещена, сэр.
– Мы ищем улицу Олд-Парадиз, но, похоже, заблудились.
Эта улица пришла Чессеру на ум, потому что он когда-то провел ночь у молоденькой белокурой актрисы – на Олд-Парадиз. Еще до того, как встретился с Марен. Как раз перед тем.
– На улицу Олд-Парадиз прямо, – сказал полицейский. – Через Вестминстерский мост.
Он достал схему уличного движения и фонарик. Луч света скользнул по лицу Марен. Чессер подумал, что полицейский осветил ее нарочно, чтобы лучше рассмотреть. Зачем? Неужели Система подняла на ноги
