него вырезали почку и перевели в нестроевые. Скоро два месяца, как Вовочка замещает взводного, и все это время между Зуевым и Юркой Зиберовым идет невидимая изнурительная борьба за власть. Юрка мутит воду и настраивает парней против сержанта умело — за руку не поймаешь.
— Конечно, тебя, Лозовского, Степанова он не трогает, знает, что может нарваться, но и то пока совсем не обнаглел, учти это…
— Учту. За нас не боись.
— А я за вас и не боюсь. Я сегодня часы Акопяна у него видел… А Рафик клянется, что сам дал ему поносить.
Мы оба с ним знаем, как это делается. Юрка сказал: «Дай поносить» — и Рафик покорно отдал, хотя это подарок отца. Теперь будет до конца стоять на своем, тем более перед сержантом. И самое паскудное в том, что большинство ребят будет искренне считать Рафика предателем, если он скажет сержанту правду. Честное слово, комиссар, мне хотелось бы помочь Зуеву, он правильный мужик, но, во-первых, я не знаю как, а во-вторых, лезть самому в эту кашу…
— Не надо придавать Юрке слишком много значения, Володя. На подобных типов чем больше обращаешь внимания, тем больше они куражатся. Тут прямая зависимость. Держись спокойнее, и все само собой уладится.
Зуев взглянул на меня с такой злостью, словно перед ним выпендривался сам Зиберов.
— Значит, предлагаешь спокойненько ждать, пока все само собой рассосется? Удобненькая позиция, ничего не скажешь. А этот тип пока будет души Акопянам и Павловым калечить, так? Чтоб они потом всю жизнь верили, что сила за наглостью, а не за совестью?
— Не усложняй. Если невмоготу — напиши рапорт, и вся недолга. Пусть его переведут от нас. Кстати, на губе тоже неплохо мозги вправляют. Отчего не попробовать?
Зуев не ответил. Молча открыл банку с ваксой, нанес несколько мазков на головки и голенища и начал яростно наводить блеск двумя щетками. За стеной, в спальном помещении слышался командирский глас Митяева, — видимо, кто-то вломился в помещение в грязных сапогах.
— Ну вот и рассердился, — примирительно сказал я. — В конце концов, это твоя прямая обязанность, как ИО взводного.
Зуев резко распрямился.
— Мои обязанности мне напоминать не надо, — отчеканил он, — я их все двадцать восемь часов в сутки помню. Рапорт написать несложно, да только капитану чепэ ни к чему, понятно? Явных нарушений нет, работа идет, так что внешне все обстоит благополучно, рядовой Белосельский.
Он неожиданно улыбнулся и похлопал меня по плечу.
— Ладно, замнем. Считай, что разговора не было.
Мне стало не по себе. Зуев каким-то образом ухитрился повернуть так, что вина за все происходящее во взводе частично легла и на мои плечи…
— Белосельски-и-ий!
Ваня вздрогнул: кто это там? Митяев из самоуважения не станет орать на всю часть, да и не пойдет сам искать солдата, Мишка и Коля не знают, где он… Ваня встал на камень и раздвинул ветви орешника. Ну, конечно, Сашка Микторчик — полковой «шланг»…
Заметив Ванину голову в кустах, Микторчик поднял правую руку, покрутил над головой и резко опустил. По таблице сигналов это движение означает «сбор командиров», следовательно, звал к себе. Ваня разозлился: какого черта? До развода семнадцать с половиной минут… Разнюхал-таки, осьминог, теперь прилипнет — и прости-прощай, уютный уголок…
После принятия присяги полковник Муравьев приказал начальнику медпункта капитану Саврасову направить Микторчика в гарнизонный госпиталь для обследования. Вся рота была уверена, что Сашку комиссуют. Но через две недели Микторчик явился в часть порозовевший на госпитальных харчах, переполненный гарнизонными сплетнями и… по-прежнему хромой.
— Коновалы, а не врачи, — гордо объявил Сашка, — написали: здоровый! Разве они могут разобраться в такой сложной болезни? Вот у моею бати есть друг — профессор по медицине, он бы сразу, а эти… только чирьи лечить могут!
Командование полка ломало голову, не ведая, куда пристроить Сашку. А он вертелся возле штаба, вызывающе хромал, разговаривая с офицерами, хватался за поясницу. И смотрел на всех влажными, страдающими карими глазами, готовый услужить, сбегать, принести, несмотря на свое хилое состояние здоровья.
В конце концов Микторчика определили во взвод связи. Здесь его талант «быть в курсе» и редкое умение мгновенно налаживать контакты расцвели полной мерой.
Ребята еще не присмотрелись друг к другу, а Сашка успел завязать деловые знакомства не только в соседнем совхозе, но и в районном центре. Во время пятидневных учений он в первые же полчаса сумел познакомиться со всеми связистками. Ваня, находясь в суточном наряде, слышал, как Сашка трепался с ними по телефону во время дежурства.
— Гейзер, дайте мне пятнадцатый номерочек. От души спасибо… Танечка? Это Сашенька, целую ручки… Говорят, ты еще красивше стала, родная. Кто говорит? Весь округ! А я чахну… Не веришь? Клянусь! Твой голубоглазый образ не дает мне уснуть… Дай мне, золотко, девятнадцатый номерочек… Целую ручки! Светочка? Это Сашенька, здравствуй, золотко…
И так далее. За неуставные разговоры Сашку не раз наказывали. Дежурные офицеры на коммутаторе устраивали ему разносы. Начальник смены предупреждал начальника штаба полка майора Черемшанова, что его телефонисты ведут неположенные разговоры. Майор Черемшанов дважды объявлял Сашке по пять суток. На какое-то время Сашка сникал, как подсолнух в дождь, а затем снова расцветал и бодро шнырял по части, узнавая и разнося сплетни.
При всем этом Сашка сохранил в сердце трогательную верность своей бывшей роте, и ребята первыми узнавали обо всем, что происходит или произойдет в полку. Но особенно Сашка льнул к Ване, Коле и Мишке. Друзья не раз пытались отвадить его, но Сашка такой человек: хочет дружить и дружит, несмотря ни на что. У него была слабость к «начитанным людям».
Ваня не ответил на призыв и снова сел на камень, подложив под себя фанерку. Было обидно тратить последние минуты отдыха на болтовню с Микторчиком. Надеялся, что Сашка покричит и уйдет. Ваня не учел Сашкин характер: уж если прилип, то навечно.
Хоронясь за кустами, Сашка пробрался по берегу к Ване и встал перед ним с таким расчетом, чтобы его не увидели из окон клуба.
— На разведчика тренируешься? — спросил Ваня.
— Да нет… Дед в клубе. Увидит — даст дрозда! — тревожно сказал Сашка. Поискал глазами, на что бы сесть, не нашел и остался стоять в полусогнутом положении.
Ваня усмехнулся и промолчал, но Сашка верно истолковал его усмешку и заторопился:
— Да это я так, пошутил. Ты не думай, дед меня уважает. Вчера домой за книгой послал, так библиотекарша меня кофеем напоила, а дочка… Во девочка, класс! Я, конечно, с ней сразу познакомился. Как считаешь, стоит ей письмо написать?
— О чем? — машинально спросил Ваня, думая о своем. Это была его обычная реакция на Сашкину болтовню.
— Ну… Здравствуйте, многоуважаемая Ксюшенька, целую ручки. Ваш голубоглазый образ…
Ваня рассмеялся.
— Сашка, побойся бога! Это же твой коронный прием с телефонистками. Тут нужно что-нибудь поумнее, чтобы твоя личность была видна, понимаешь?
— А она уже видела мою личность, — гордо сказал Сашка и провел пальцем по редким рыжеватым усикам, которые он начал отпускать для солидности. Усики смешно топорщились на его круглой румяной физиономии с коротким носом и оттопыренными ушами.
— Ну, если видела, тогда ты на коне, — сказал Ваня, надеясь, что Сашка исчерпал тему разговора и оставит его, наконец, в покое. Но Сашка был, как всегда, неисчерпаем.
— Видал нового взводного? — спросил он.
Ваня совсем запамятовал, что утром на разводе комбат представил личному составу двух офицеров:
