— Понятно.
Стиви нахмурилась:
— Я делала снимки. И хотела узнать результаты. Я должна была знать. — Она взглянула в окно. В ящике на подоконнике цвели нарциссы. — Наверное, я до конца не верила в то, что произошло самое плохое. Я убеждала себя в том, что готова ко всему, но… — Она перевела взгляд на Джадда. — Вы были правы. Я упала в обморок от волнения.
— Можно вас понять.
— Джадд с преувеличенным вниманием разглядывал свои руки. Темные волоски на кистях, крепкие ногти, широкие запястья. Руки профессионального бейсболиста. Однако он не бейсболист…
— А эта опухоль, она… ммм…
— На матке. И на яичниках. — Стиви снова отвернулась к окну. — В последнее время у меня… были более сильные боли, чем обычно.
Джадд слегка кашлянул. Похоже, во всем, что касается женского тела, у него менталитет пятнадцатилетнего подростка. Ему нравилось смотреть на женщин, прикасаться, заниматься с ними любовью. То, что все они отличались друг от друга, и у каждой были свои, только ей присущие особенности, завораживало его. Джадд привык считать себя тонким ценителем. Ни одной женщине он не был верен, и такое состояние дел его вполне устраивало. Чем вряд ли можно гордиться в эту эпоху безопасного секса.
В первый раз Джадду пришло в голову, что тело женщины — это не просто чудесный инструмент для получения удовольствия. В нем заключается личность. В первый раз он подумал, каково приходится самой женщине, что для нее означает ее тело.
Осознание этого далось Джадду нелегко. Настолько, что ему было бы стыдно сейчас посмотреть самому себе в глаза.
— Мне должны сделать операцию и удалить опухоль, — тихо продолжила Стиви. — Несколько месяцев уйдет на то, чтобы оправиться после хирургического вмешательства и прийти в себя. Это в том случае, если опухоль доброкачественная.
— А что, может такое быть, что она не доброкачественная?
— Может.
Снова повисла пауза. Долгая, тяжелая, ужасная пауза.
— Но шанс, что опухоль не злокачественная, довольно высок, — быстро проговорила Стиви. — И если это действительно так, то операцию можно на какое-то время отложить. В противном случае и матку, и яичники придется удалить.
Джадд вскочил и принялся мерить шагами комнату. Остановившись возле кровати, он сердито посмотрел на Стиви:
— Тогда почему, ради всего святого, вы лежите здесь и ничего не делаете? Почему вы еще не в больнице? Не на операционном столе?
— Но я не могу делать операцию сейчас! — воскликнула она. — До Уимблдона остался всего месяц.
— И что?
Стиви закусила губу. Что за тупоумие, в конце концов!
— Я должна участвовать, вот что.
— Уимблдон никуда не денется. В следующем году поучаствуете.
— Как вы любезно заметили чуть раньше, я не молодею. Сейчас я играю лучше, чем когда бы то ни было, но, сколько мне еще осталось? — Она упрямо покачала головой. — Это мой год. Мое время. Я чувствую. Если я не выиграю Большой шлем теперь, другого шанса у меня не будет. Вне зависимости от того, что там обнаружат хирурги во время операции. Будь я на десять лет моложе, я бы смогла вернуться. Восстановительный период займет много месяцев. Может, еще дольше. И я уже никогда не буду в такой форме, как сейчас.
— А если опухоль злокачественная?
— Тогда все сложнее, конечно, — уклонилась от ответа Стиви.
— Что значит сложнее?
Она промолчала.
— Что значит сложнее? — настойчиво повторил Джадд.
— Если опухоль злокачественная, медлить с операцией нельзя ни в коем случае. Это подобно смерти.
Джадд с ужасом уставился на нее:
— Да вы с ума сошли, милая моя.
— Перед вами не стоит такой выбор. Не вам меня судить.
— Что говорит ваш врач?
— Он считает, что операцию нужно делать немедленно. Но пару недель подождать можно.
— Полностью с ним согласен.
— Вы не можете соглашаться с ним или не соглашаться. Это вас не касается.
— А менеджер ваш как считает?
— Он видит обе стороны проблемы. Говорит, что я сама должна решить, но, что если я собираюсь участвовать в Уимблдоне, то на раздумья у меня не больше двух недель.
— А у вас при этом боли.
— Боль не постоянная. Она то приходит, то уходит. Естественно, он желает мне лучшего.
— Он желает заработать денег.
— Нехорошо так говорить.
— А родители ваши что?
— Они умерли.
— Любовники?
— Вы знаете, как-то не с кем посоветоваться. — Стиви злобно взглянула на него. — Даже со «скандинавским башмачником», которому, кстати, скоро семьдесят и у него куча внуков.
— А этот гологрудый бразилец, который улыбается так, будто пасту зубную рекламирует?
— Ненавижу этого бабника. Тот, кто выдумал, что у нас будто бы роман, обучался, наверное, в той же школе для желтых журналистов, что и вы.
Джадд проигнорировал выпад.
— Значит, вам даже не у кого спросить, как поступить?
— Ну, это до тех пор, пока вы не напечатаете эту историю в своей газете. Тогда у каждого читателя появится свое мнение на этот счет, и все будут жаждать им со мной поделиться.
— Я же сказал, что разговор останется между нами.
— Я помню. Хорошо бы, чтобы и вы об этом не забыли.
— Я-то ничего не напечатаю, но новость станет достоянием общественности в тот же момент, как вы ляжете в больницу.
— Пока еще я не знаю, когда это произойдет.
— Да? Вы точно ненормальная. Вам нужно заняться этим сегодня же.
— У вас когда-нибудь была операция, мистер Макки?
Он чуть поколебался.
— На внутренних органах — нет.
— Тогда почему вы считаете себя вправе давать мне советы? Непрошеные советы, позвольте добавить.
— Слушайте, — нетерпеливо произнес Макки. — Как вы не понимаете! Это не вопрос вашей карьеры. Дело идет о вашей жизни.
— Теннис — моя жизнь.
— И вы еще говорите мне о банальностях.
Стиви задрала подбородок и высокомерно посмотрела на Джадда.
— Что ж, мистер Макки. Думаю, все ясно. Мне нужно о многом подумать, а вы мне очень мешаете. Итак, вы получили сенсационную историю, за которой, собственно, и явились, и теперь спокойно можете
