– Согласна.
– Вот только стакан подкачал. – Среди его разнокалиберной посуды не нашлось винных бокалов, пришлось пить из стаканов для сока.
– Мне все равно.
Он поболтал густо-красную жидкость в стакане.
– Знаешь, о чем я думаю?
– О чем?
– Если бы это было свидание вслепую, оно закончилось бы полным фиаско.
Она печально улыбнулась:
– Трудно поддерживать свободную беседу, когда ты как на витрине. Я чувствую себя золотой рыбкой.
Пока жарилось мясо и пеклась в углях картошка, они сидели на веранде, пили вино, больше молчали и слушали шум прибоя.
Качалка поскрипывала каждый раз, когда Ренни легко отталкивалась босой ногой. В этих шортах ее ноги казались бесконечно длинными. На бедрах от подсохшей морской воды поблескивали кристаллики соли.
Вик с трудом отводил глаза от столь роскошного зрелища.
К веранде подошел молодой пес, явно привлеченный запахом жарящегося мяса. Ренни спустилась к нему, почесала его за ушами и засмеялась совсем по-детски, когда он попытался лизнуть ее в лицо. Она играла с ним, пока не раздался резкий свист хозяина. Пес послушно рванулся к нему, но прежде чем скрыться в темноте, остановился и печально посмотрел на Ренни, как будто ему не хотелось уходить.
Примерно каждые пять минут все полицейские по очереди докладывали Питерсону. Вик слышал их в наушниках. Если Лозадо и заявился на остров Галвестон, он сумел остаться невидимым. Он не зарегистрировался ни в одной гостинице, мотеле или пансионате, что ничуть не удивило Вика.
Питерсон договорился о сигналах, которые Вик должен им подавать. Но Вик уже умел различать голоса, звучащие в его ухе. Если возникнет что-то непредвиденное, он отреагирует соответственно, но пока он следил за филе-миньон, завернутыми в фольгу, а остальное время уходило на созерцание Ренни.
Когда стейки поджарились, они отнесли их в дом. Один раз, пока они ели, ее босая нога под столом коснулась его лодыжки. Ренни не извинилась, что показалось ему своего рода прогрессом. Хотя она просто сделала вид, что ничего не случилось.
Ренни нашла пожелтевшую свечу в ящике комода и поставила ее на блюдце в центре стола, чтобы создать романтическую атмосферу и несколько скрасить убожество его кухни. Но единственной, кто стал выглядеть лучше при свете свечи, была сама Ренни.
Когда она распускала волосы, у нее появлялась привычка причесывать их пальцами. Она делала это бессознательно, но Вику нравилось, как волосы стекали по ее пальцам и снова падали на плечи. «Жидкий лунный свет», – подумал он и удивился: когда это он стал поэтом?
От пламени свечи появились треугольные тени на ее шее и в ложбинке между грудями. Весь вечер он старался не смотреть туда, но есть вещи выше человеческих сил, и это была одна из них.
Ужин получился вкусным и сытным. Он набил себе желудок, но его мучил голод другого сорта. Не надо было ему еще раз целовать ее. Никакой в этом не было необходимости. Он перестарался. Их прогулка в полосе прибоя выглядела достаточно романтично и без поцелуя. Теперь же он хотел ее так, что терпеть не было мочи.
Ренни допила вино и посмотрела на него.
– Ты на меня пялишься, – заявила она.
– Стараюсь наглядеться.
– Наглядеться?
– На тебя, – сказал он. – Запомнить, как ты выглядишь. Когда все это закончится, как бы оно ни вышло, ты вернешься к своей работе и прежней жизни, в которой меня не будет. Ведь не будет, Ренни.
Она медленно покачала головой: не будет.
– Вот я и пялюсь.
Она отодвинула стул, взяла свой поднос, но, когда она проходила мимо него к раковине, он схватил ее за руку.
– Остынь, Ренни. Может, тебе еще повезет и Лозадо меня убьет.
Она выдернула руку, отнесла поднос в раковину и с грохотом поставила.
– Как ты можешь говорить такие ужасные вещи?
– Так тебе будет жалко?
– Конечно!
– Ну, ладно, ладно. Ты же занимаешься спасением людей, что меня удивляет… потому что ты играешь со смертью.
Она засмеялась:
– Играю со смертью?
– Постоянно. Ты бесшабашная. Рискуешь без всякой нужды.
