боялся.
Потому что Лонгтри был индейцем. У него были инстинкты индейца, и мыслил он тоже как индеец. Никогда ни один бледнолицый не сможет угадать, что задумал краснокожий.
У ворот его дома машина слегка притормозила и… проследовала дальше.
– И вправду эти ребята – профи… – пробормотал Лонгтри, провожая ее взглядом.
Машина остановилась лишь в четверти мили от его дома. В сгущающейся темноте Лонгтри не мог ее видеть, зато он отчетливо слышал, как зафырчал и умолк мотор. Ночь стояла тихая, но даже если бы вокруг бушевал ураган, , это ничего бы не изменило. Лонгтри прожил на своей земле целую жизнь и хорошо знал все ночные звуки.
Между тем ничего больше не происходило, но Лонгтри продолжал ждать, неподвижный и безмолвный, как скала. Терпения ему было не занимать. Природа одарила его превосходным ночным зрением, что было большим преимуществом, особенно в такую ночь, как эта, когда тонкий серп луны почти не давал света. И действительно, через десять минут ожидания он разглядел у ворот какие-то темные тени. Всмотревшись, Лонгтри различил во мраке фигуры двух мужчин. Немного помешкав, они короткими перебежками двинулись к дому, стараясь держаться мест, где тень была плотнее.
В доме горел свет. Лонгтри специально включил лампочки во всех комнатах. Из окон гостиной лился мигающий голубоватый свет – там работал телевизор, и до Лонгтри доносились приглушенные расстоянием голоса – передавали очередной дурацкий сериал.
Но он знал, что убийцы в дом не пойдут. Во всяком случае – не сразу. Если их следящее устройство действительно такое совершенное, как говорил Харт, они будут искать Мелину в сенном сарае, стоявшем в двухстах ярдах за домом. Там Лонгтри оставил передатчик.
Парни, за которыми наблюдал Лонгтри, о чем-то посовещались, прячась в тени поилки для лошадей, потом, все так же соблюдая осторожность, двинулиеь к сараю. В сарае тоже горел свет – Лонгтри включил его, чтобы убийцы могли ориентироваться.
Они прошли ярдах в десяти от него, но так и не заметили Лонгтри в его укрытии. Он же неплохо их рассмотрел. Судя по описанию, это были те же преследователи, которые вломились к Мелине Ллойд.
Отпустив их подальше, Лонгтри покинул свое укрытие за поленницей и бесшумно двинулся следом.
Убийцы очень старались не обнаружить себя раньше времени, поэтому путь к сараю занял у них почти пять минут. Но вот они наконец достигли его и прижались к стенам по обе стороны от двери, и Лонгтри все так же неслышно скользнул за валун, который еще днем наметил для себя в качестве резервного наблюдательного пункта.
Один из гостей подал сигнал. Пинком распахнув дверь сарая, оба ринулись внутрь, держа пистолеты наготове. На мгновение воцарилась тишина, потом из сарая донеслась грубая брань. Лонгтри их понимал – они ожидали найти внутри Мелину Ллойд, а наткнулись на свежую кучу конского навоза, который Лонгтри собирал в сарае, чтобы продать на удобрения.
Отчаянно ругаясь и пытаясь стряхнуть с башмаков налипший навоз, бандиты выскочили из сарая на свежий воздух. И тут на них с пронзительным боевым кличем, испугавшим даже самого Лонгтри, бросились сверху несколько крепких молодых мужчин, которые все это время неподвижно лежали на крыше сарая. Один из бандитов успел выстрелить, но его пуля, никого не задев, застряла в дверном косяке. Уже в следующее мгновение оба были обезоружены и лежали на земле, связанные по рукам и ногам. Между ними, вонзившись в землю, угрожающе раскачивалось украшенное пучками конского волоса копье, которое за секунду до этого вылетело из темноты.
Мальчики развлекаются вовсю, подумал Лонгтри, появляясь из-за валуна. Он и сам надел церемониальный головной убор из перьев, чтобы произвести на ночных гостей подобающее впечатление. И он не ошибся. Увидев его, пленники сразу сникли. Лишь через несколько секунд им удалось справиться с собой, и тот, что был повыше ростом, насмешливо пробормотал: – Ты кто такой?
Один из молодых индейцев немедленно ударил его по почкам прикладом автоматической винтовки – не настолько сильно, чтобы причинить вред, но достаточно чувствительно, чтобы напомнить бандиту, кто хозяин положения.
Остановившись перед пленниками, Лонгтри заговорил с ними на своем родном языке. Он повторил одну и ту же фразу трижды, размеренно и не торопясь, тщательно выговаривая слова, и бандит, что был ниже ростом, спросил свистящим шепотом у своего напарника:
– Что? Что он говорит?
Лонгтри посмотрел на их испачканные навозом башмаки:
– Я сказал – вы в полном дерьме, ребята!
Большинство детишек уже спали, но брату Гэбриэлу это помешать не могло. Он очень любил заходить к детям, когда они уже лежали в кроватках. Сегодня он решил наведаться к малышам. Вероятно, это решение созрело в нем после общения с Мэри, чье тело так и дышало материнством; как бы там ни было, брату Гэбриэлу захотелось увидеть собственных детей.
В спальне была стерильная чистота, однако, несмотря на это, обстановка была почти по-домашнему уютной. Специальная компьютерная система контролировала температуру и влажность в комнате и по мере необходимости включала мощные кондиционеры. По стенам были развешаны красочные картинки. К колыбелькам были приделаны подвесные мобили и другие развивающие интерактивные игрушки. Из скрытых в стенах стереодинамиков, едва слышная, струилась классическая музыка. Все это было сделано по рекомендации экспертов, которые отвечали за развитие младенцев и знали, как можно стимулировать их интеллект и повысить обучаемость.
Впрочем, эксперты экспертами, однако брат Гэбриэл счел необходимым несколько усовершенствовать их методику. Время от времени музыкальные записи прерывались, и тогда из колонок начинал звучать его голос. Это были, разумеется, не проповеди, как у старших, – брат Гэбриэл читал какой-нибудь забавный детский стишок или пел короткую колыбельную песенку, однако эффект, которого он надеялся этим достичь, был куда важнее знакомства с основными положениями веры. С самого детства каждый младенец привыкал к звуку его голоса, впитывал в себя, в свое подсознание. Это была поистине гениальная мысль, и брат Гэбриэл очень гордился своим нововведением.
К сожалению, несмотря на тщательное планирование и строгий отбор, которые проходили молодые матери, в отдельных детях нет-нет да и проявлялся тот или иной дефект. Некоторые младенцы рождались не такими здоровыми и не такими одаренными, как он планировал. Они чаще болели – в особенности воспалением легких, которое стало для таких детей настоящим поветрием, однако брат Гэбриэл не позволял себе расстраиваться из-за отдельных неудач. Как в случае с Дейлом Гордоном и Джемом Хеннингсом, когда какой-то человек переставал быть ему полезен, он попросту забывал о его существовании.
Переходя от колыбельки к колыбельке, брат Гэбриэл с любовью глядел на каждого малыша, а некоторых счастливцев даже гладил по головке. Он специально выбрал для посещения такое время, когда большинство детей уже спали. Больше всего он любил смотреть на младенцев, когда, чистенькие и ухоженные, они негромко посапывали в своих кроватках, а не орали без всякой видимой причины, не срыгивали и не пачкали дорогостоящие памперсы.
Дотрагиваясь до их теплых головок, брат Гэбриэл вспоминал фреску на плафоне Сикстинской капеллы, где бог-отец протягивает руку к Адаму, своему главному творению. Ему нравилось шелковистое тепло детской кожи, нравилось рассматривать крошечные ручки и сравнивать их со своими, нравилось представлять этих детей уже взрослыми, с крепкими членами и красивыми лицами.
Но больше всего ему нравилось думать, что все они, когда вырастут, станут его более или менее точными копиями.
Неожиданно наткнувшись на пустую кроватку, брат Гэбриэл повернулся к дежурной медсестре, которая сопровождала его с того самого момента, когда он переступил порог детской.
– Это для малыша Мэри, – пояснила Дороти Пью почтительно. – У нее будет девочка. Недели через две, если все пойдет нормально.
– Конечно, все пойдет нормально. Разве может быть иначе?
– Эта кроватка будет готова, когда бы ребенок ни родился, – добавила медсестра.
Дороти Пью работала медсестрой в одной из средних школ в Южной Дакоте, когда брат Гэбриэл впервые услышал о ней и узнал, что она – преданная его последовательница. Результаты, которых она сумела добиться, произвели на него еще более сильное впечатление – эта миссионерша-нелегалка, работая
