— Я и без фотографии очень хорошо ее представляю: важная, чопорная, надутая величием...
— Хм...
Левой рукой Пит достал портсигар, ногтем открыл его и даже умудрился достать сигарету. Правая рука крепко сжимала руль. Пит предложил сигарету мне, но я отказалась: от никотина сужаются сосуды и портится цвет лица. А мое лицо — моя визитная карточка.
— Жаль, что вы не можете оценить вкус этого табака!
Пит щелкнул зажигалкой.
— А что такого в вашем табаке?
— Эти сигареты изготовляет вручную один старичок с Олдбенд-стрит. Кстати, по моей собственной технологии. Минимум вреда, максимум удовольствия.
— Знаете, Пит, хотела бы я выйти замуж за человека, который любил бы меня так, как вы любите себя.
— Мэвис, а вы ко всем своим достоинствам еще и остроумны! — И он хлопнул меня по бедру, как будто оно стало его собственностью.
Я отодвинулась.
— Но-но!
— Не дуйтесь, Мэвис. Мы ведь партнеры.
— Партнеры по принуждению, если говорить обо мне.
Я искоса взглянула на Пита и пожалела, что нагрубила ему. Его профиль был таким красивым, что у меня засосало под ложечкой.
— Пит, извините, если мой вопрос покажется вам бестактным... Вы женаты?
С замиранием сердца ожидала я ответа.
— Женат? — он криво усмехнулся. — Моя жена — мое дело, моя профессия. Я ясно говорю?
Мне пришлось сдержать себя, иначе бы я замурлыкала. В мыслях я уже представляла, как будет развиваться наш роман, а заигрывать с женатыми — не в моих правилах. Меня устраивало даже то, что Пит считал свою работу лучшей из «жен» и, по-видимому, не собирался обзаводиться семьей. Я тоже не лезу в этот капкан раньше времени (девушке перепадает больше удовольствий, чем замужней даме).
Пит поколесил по лабиринту узеньких улочек и остановил машину на какой-то площади, размеры которой были вполне сопоставимы с моей спальней в Лос-Анджелесе. Выйдя из автомобиля, мы подошли к высокой стене, там оказалась маленькая дверца, через которую мы попали во внутренний дворик, уставленный статуями римских патрициев. Статуи напоминали мне скучных чопорных гостей, лениво перекидывающихся ничего не значащими фразами. В центре дворика журчал фонтан.
Я огляделась и поняла, что дворик образовался из-за того, что кто-то выстроил особняк в виде скобы, с трех сторон ограждающей пространство от нескромных взглядов. На месте четвертой стороны высилась стена, сквозь которую мы прошли.
Окна особняка были большими — от пола до потолка. Я заметила, что веселье в разгаре...
Черноволосая элегантная леди вышла из дома и поспешила к нам.
— Пит! Каро амиго[3]! Как я рада тебя видеть! — быстро-быстро заговорила она.
— Карла, твоему цвету лица могут позавидовать все беззаботные женщины мира! — ответил Пит, широко улыбаясь.
Он поцеловал брюнетку отнюдь не по-дружески, а, я бы сказала, страстно. Черт побери! Я вспомнила, как и что экскурсовод рассказывал о развратниках времен Римской империи. Неужели эти времена возвращаются?
Пит, наверное, почувствовал мой недобрый взгляд, оторвался от брюнетки, повернулся и улыбнулся мне:
— Познакомься, Мэвис. Это хозяйка дома графиня Риенци.
Потом повернулся к графине.
— Карла, позволь представить тебе мою добрую приятельницу из Америки Мэвис Зейдлиц.
— Добро пожаловать, — сказала брюнетка. Она улыбалась мне краешками губ, а сама внимательно оглядывала мою фигуру.
Честно скажу: я делала то же самое. Я была неправа, когда за глаза назвала эту особу старой обезьяной. Это была дама того золотого возраста, который называют элегантным. Красивые блестящие черные волосы обрамляли мраморное лицо и ниспадали на плечи. Неожиданно для брюнетки у графини были зеленые глаза — я, во всяком случае, еще не встречала такого сочетания. Прямой нос римлянки и широкий рот, который кто-то назвал бы чувственным, а мне он казался безобразным, — все это говорило о своеобразии натуры. Дама была необычна. Ее наряд состоял из зеленых шелковых брюк, расширявшихся книзу, и блузки, которая, как я успела рассмотреть представляла комбинацию двух широких платков, узлом завязанных под высокой грудью.
Мне не показалось, что мы понравились друг другу с первого взгляда.
— Ну что, войдем в дом? — улыбнулась графиня. — Пара человек вас, несомненно, заинтересует. А остальные... Так себе, гарнир.
Она говорила по-английски безупречно. Я невольно позавидовала ей, ее дому, образованности, раскованности, знакомствам, связям... Почему же мне в этой жизни перепадает так мало?!
Графиня провела нас в комнату, которая была наполнена светом и радостью, как бокал шампанским. Моя зависть крепла. Кстати, едва я подумала о шампанском, как невесть откуда появился дворецкий с подносом, уставленным бокалами. Пит взял мартини, я — шампанское, и мы, пригубив, пошли следом за хозяйкой дальше.
— Хочу познакомить вас со своими друзьями. — Голос графини звенел серебряными колокольчиками. — Знакомьтесь — Амальфи. — Она коснулась лысого мужчины лет сорока пяти с хвостиком. Потом подошла к худой женщине. — Памела Уоринг. Высокородная Памела.
Эта Памела была еще молода, лет тридцать, не более, но уже успела высохнуть и потрескаться. Несмотря на обилие солнца и тепла, она напялила на себя шерстяной костюм. Не причесанная и не накрашенная, она производила отталкивающее впечатление. А может, я слишком привередлива? Но что делать, если мистер Амальфи толст и лыс как колено, а мисс Уоринг — тоща и сухопара?
И только я перевела свой взгляд на гостей, как графиня изящно просунула руку под локоть Пита и утащила его, что-то воркуя на ухо. Я злобно посмотрела вслед этой парочке.
Не зная, о чем говорят в этом обществе, я решила не рисковать и осторожно произнесла:
— Как в Риме тепло!
— Не то слово, — Высокородная Памела еще больше сморщилась. — Отвратительно жарко.
— Позвольте облегчить ваши страдания! — сказал лысый толстячок каким-то музыкальным голоском, как из оперетки.
Он вытянул руку, помахал кистью — и тут же в руке оказался маленький изящный веер. Мистер Амальфи протянул его мне.
— Трюкачество, — процедила Высокородная и отвернулась.
Толстячок расстроился. Мне захотелось даже погладить его по блестящей лысине.
— Как это у вас получилось? — спросила я, сделав круглые глаза.
— Ловкость рук! Одним словом иллюзия.
Он посмотрел на меня так, что и я была вынуждена заглянуть в эти темные непроницаемые глаза. И обнаружила там такие глубины и такие тайны, что чуть не утонула.
— Вы — иллюзионист? — тихо спросила я.
— Ну, если исходить из того, что вся наша жизнь — сплошная иллюзия, то да.
— Наша жизнь — один кошмар! — закаркала Высокородная.
Иллюзионист щелкнул пальцами, веер исчез. Я смотрела на мистера Амальфи во все глаза. Заметив это, он усмехнулся, допил мартини, подбросил бокал и — бокал исчез. Это было невероятно! Бокал словно растворился в воздухе!
— Гениально, — прошептала я.
Толстячок спрятал руки в карманы и застенчиво улыбнулся. Ему льстило мое восхищение. Но, как я поняла, больше всего ему сейчас хотелось поразить Высокородную (высокомерную!) Памелу.
