Сам деревянный мост в Блэк-Крике не пострадал, но рельсы и шпалы подлежат замене. Бригадир ремонтных рабочих, прибывших на место происшествия, заявил: „Поезд нёсся с такой скоростью, что с мясом вырвал рельсы и поставил их торчком, как телеграфные столбы. Господи, это чистое безумие?“
За сутки до того, как заголовок передовицы потряс город, Райкер и Квиллер с разными чувствами уезжали с места крушения. Один был оживлён, другой – подавлен.
Райкер строил предположения, что поезд украли обманутые Тривильеном вкладчики, влекомые бессмысленной жаждой мести.
– Разве это не ирония судьбы, – размышлял он, – что тесть растратчика погиб, запертый в кабине паровоза и чуть ли не сварившись живьём? Почему он не прыгнул, как другие? Предполагаемые воры знали, что делали, – в паровозе оказалось достаточно угля и воды для короткого пробега на бешеной скорости.
Квиллер, напротив, отдавал предпочтение той информации, которую не мог предать огласке, не раскрывая операции „Свисток“. Его профессиональное чувство долга требовало рассказать Райкеру всё, что он знает, но в конечном итоге это и так раскроется. А между тем ему пришлось бы объяснять и оправдывать свою роль и ту роль, которую сыграла в этом деле Селия. Он не сомневался в том, что Ози намеренно отправился „безумствовать“ и с самого начала не собирался прыгать. Квиллер размышлял о том, зачем старику понадобилось воспроизводить знаменитое крушение 1908-го в Вайлдкэте. Возможно, он надеялся таким образом войти в историю железных дорог?
Пока Райкер передавал по рации информацию своим штатным сотрудникам, Квиллер тихо беседовал с уцелевшими, расположившимися на насыпи. От разговора с прессой они уклонились бы, но Квиллер представился другом Ози. В Доме престарелых секретов не было. Они все слышали об „этом парне Макинтоше из Чикаго“, который брал у Ози интервью для своей будущей книги и купил ему два стаканчика виски и гамбургер в баре „Соскок“. Теперь все они рассказывали одно и то же: эта мысль пришла им в голову неожиданно, накануне, во время совещания в баре. Ози Пен заявил, что было бы чертовски здорово украсть поезд и пустить его под откос. Он будет за пятака, и ему понадобится команда из трёх человек, чтобы поддерживать постоянный пар, необходимый для быстрой езды. На прогулку мог отправиться любой, кто не слишком стар, чтобы прыгать. Прыгать нужно было перед тем, как боров станет заходить на поворот, что к северу от моста. Они все умели прыгать. И теперь, ожидая своей участи на насыпи, подкрепленные хорошей долей обезболивающего, они ни о чём не жалели. Никогда в жизни они не испытывали такого волнения!
Они инстинктивно чувствовали, что Ози не станет прыгать. Он держал руку на дросселе, невзирая ни на что, и плевать хотел на стоп-кран! Он был смельчаком. Он доказал это в бесчисленных аварийных ситуациях. Он всегда говорил, что не хочет умереть в постели, и на этот раз предался безумию.
У Квиллера тошнота подкатывала к горлу при мысли о том, чем обернулась его собственная инициатива по воссоединению семьи Пенов. Ози купил поезд. Флорри едет на лечение в Швейцарию. Поезд уничтожен, а Ози погиб. Геройство это или нет – получить смертельный ожог паром, но когда Квиллер представлял себе картину случившегося, у него кровь застывала в жилах. Могло ли это быть карой, постигшей старика за то, что он так жестоко обошёлся с дочерью?
К полудню следующего дня Квиллер написал рецензию на спектакль – как раз когда истекал последний срок сдачи; кроме того, он набросал слова народной песни под названием „Баллада о борове и пятаке“. Слова он захватил с собой в „Старую мельницу“, куда отправился обедать. Там он попросил, чтобы его посадили за столик, который обслуживал Дерек.
– Отличный спектакль был вчера вечером, – сказал он долговязому официанту. – Твоя лучшая роль.
– Да уж, я и вправду был на высоте, – признался актёр.
– Слышал сегодня утром по радио о крушении поезда?
– Не-а. Я спал, но сейчас на кухне это как раз обсуждают.
Квиллер протянул ему конверт:
– Это новая народная песня в придачу к твоему репертуару. Можешь её петь на мотив „Баллады о буране“.
– Ишь ты! Здорово! Спасибо. Кто её написал?
– Автор неизвестен, – сказал Квиллер. Он сделал то немногое, что мог, чтобы Ози попал в анналы местной народной культуры. Он знал, что Дерек будет распевать эту песню по всему округу.
Другая новость – новость, которая никогда не будет увековечена в песне, – появилась в этот день в газете:
Эдуард Пен Тривильен, 24 лет, сын Флойда и Флоренс Тривильен, скончался вчера от увечий, полученных в результате аварии с бульдозером. Он пролежал при смерти в Пикаксской больнице с понедельника.
Тривильен проживал в Индейской деревне и недавно открыл собственную строительную фирму. Он посещал Пикаксскую школу, где играл в составе футбольной команды. Его оплакивают родители и сестра Петиция. Сведений о похоронах пока не поступало.
Полли в этот день отдыхала, и Квиллер позвонил ей домой. Он предполагал, что она уже читала некролог и сводку о крушении поезда. Она действительно прочитала и то и другое, но ни тем ни другим потрясена, похоже, не была.
– А как Бутси? – спросил Квиллер.
– Рад снова вернуться домой.
– Ты пропустила вчера хороший спектакль.
– Может, я схожу в следующую субботу.
„С ней что-то неладно, – подумал Квиллер. – Она где-то витает“.
– Может, прокатимся в Мусвилл и поужинаем на террасе в „Северных огнях“? – спросил он.
– Спасибо, Квилл, но я, честно, не голодна.
