небольшая трещина на запястье и сильный вывих лодыжки.
Ей дали болеутоляющее, положили лед, забинтовали и велели не двигаться.
— Пусть Сайлас для разнообразия поухаживает за вами, — предписал доктор. Рейн надеялась, что он пошутил. Она никому не собиралась позволять за собой ухаживать; и уж конечно, не Сайласу. По крайней мере, удар по голове не лишил ее рассудка.
Сайлас отнес ее в комнату, уложил в постель. Потом поставил перед ней целую миску устричного студня, приготовленного Хильдой. Когда он вернулся за посудой и увидел, что она проглотила всего несколько ложек, он начал было ругать ее.
— Сайлас, пожалуйста…
Не сказав больше ни слова, он ушел, лишь слегка прикрыв дверь. Ей хотелось закрыть дверь, но она не могла выбраться из постели. У нее были очень веские основания предполагать, что он провел ночь на софе в нескольких ярдах от ее двери, и она твердо решила больше его не беспокоить.
Точно в полусне от лекарств, она все вспоминала его отчаянный взгляд, когда он поднимал ее с пола, и ту заботу, которой он окружил ее. Потом с трудом перевернулась на живот, уткнулась в подушку и плакала, пока не заснула.
— Но галерея должна открыться сегодня! — жалобно скулила она.
— Мы с Билли прекрасно справимся, — непреклонно ответил Сайлас, подворачивая простыню и расправляя складки со сноровкой профессиональной сиделки. Когда она открыла глаза, то опять встретила его внимательный взгляд. Под его неослабным надзором Рейн отправилась в ванную, умудрившись управиться одной рукой и одной ногой. Как только она вновь открыла дверь, он подхватил ее и осторожно довел до мягкого кресла, которое перенес в ее комнату.
— Сиди тут. Я перестелю постель, а потом принесу тебе завтрак, и учти, если ты будешь есть с таким же аппетитом, как и вчера, я тебя сам буду кормить.
День прошел в полном расстройстве. Рейн никогда не думала, что неподвижность одной руки и одной ноги будет сказываться так ощутимо. Билли заглядывала несколько раз, заверяя ее, что у них обоих — у нее и у Сайласа — все получается замечательно.
— Мы уже кое-что продали — дешевку какую-то! — воскликнула она, просунув голову в дверь вскоре после ленча. — Сайлас сказал, что я получу комиссионные с каждой продажи. Как ты себя чувствуешь? — Не дожидаясь ответа, она ушла, крикнув через плечо: — Ну, пока!
Смутившись, Рейн занялась одним из журналов по садоводству, чтобы протянуть время до ужина. Галерея явно была в хороших руках — руках энтузиаста, пускай и не эксперта. Возможно, Билли окажется таким удачливым продавцом, каким Рейн в жизни не стать. Теперь, когда она думала об этом, продавать что-либо было ей отвратительно. Она никогда не умела копить, хотя и проводила денежные сборы на нескольких благотворительных мероприятиях. Это делало ее положение здесь все более неудобным. Сайлас и Реба зависели от нее, а она сама зависела от этой работы.
В конце дня, после того как она заснула над статьей о разведении цветов на клумбах ради удовольствия и дохода, Сайлас разбудил ее, предложив выпить чаю. К тому времени, когда он вновь появился с красиво сервированным подносом, она вернулась в знакомое состояние сладкого возбуждения. О Боже, эмоционально она еще в худшем состоянии, чем физически.
— Сайлас, это так мило с твоей стороны. Мне ничего сейчас не нужно так, как чай.
Чашка и блюдечко были из лучшего, цвета мускусной розы, сервиза мисс Джейн, сахарница — из потемневшего серебра, а лимон аккуратно порезан на пластиковой тарелочке. Чайник представлял собой старинный фарфоровый сосуд для шоколада — высокий и тонкий, в нем чай, пока его несли из кухни в гостиную, наверняка должен был остыть. Она вдруг почувствовала неожиданное желание заплакать и приписала его болеутоляющим пилюлям, которые принимала. Надо обходиться без них.
— Спасибо, без лимона. Это просто замечательно.
А чай был горячим. У современной архитектуры есть свои преимущества, но, если новый дом Сайласа больше этого, она бы посоветовала завести настоящий чайник. С благодарностью Рейн принялась за чай.
— Ты себя лучше чувствуешь? — спросил он с грубоватой заботливостью.
— Значительно лучше. Не знаю, что это за таблетки, но они хорошо действуют. Между прочим, ты мастерски разливаешь чай.
Она не могла не улыбнуться при виде больших мозолистых рук, обхвативших хрупкий фарфоровый сосуд.
— Полагаю, ты специалист в таких делах.
— Я разлила достаточно чаю, чтобы затопить линкор, — призналась она с гримаской. — Это любимое времяпрепровождение моего дядюшки. Хотелось бы верить, что сейчас я занимаюсь более серьезными делами.
Сайлас обхватил ее незабинтованную кисть.
— Такая хрупкая, — пробормотал он. — Как косточка чайки.
Рейн беспокойно задвигалась.
— О, я крепче, чем выгляжу.
— Правда, Рейни? — Он взглянул на нее, проникая своими золотистыми глазами в затуманенные глубины ее глаз, обнаруживая чувствительные места, выискивая тайны, которые она была еще не готова открыть.
Со стуком поставив чашку на блюдечко, она отвернулась, и он мгновенно оказался рядом с ней. Взяв чашку из ее здоровой руки, он повернул ее лицо к себе.
Боже, он хочет ее так, что желание просто изводит его, а она лежит перед ним с забинтованной ногой и с рукой в гипсе! Он изнемогал! Ему нечего было делать в ее комнате с такими мыслями, но он убил бы любого, кто попробовал бы вытащить его отсюда.
— Еще чаю? — Он отвел глаза от ее едва прикрытой груди. Голос его стал таким хриплым, что смутил ее почти так же, как вполне осязаемое физическое воздействие, которое она оказывала на него.
— Спасибо, нет, — прошептала Рейн, все еще не в силах отвести от него взгляд. Он был слишком близко. Он был так близко, что она слышала, как бьется его сердце, чувствовала, как его тепло начинает окутывать ее.
— Сколько времени потребуется, чтобы ты была готова, Рейн?
— Для работы в галерее?
— Для меня.
— Я тебя не понимаю, — затравленно прошептала она.
— Все ты понимаешь. Ты не можешь вечно прятаться от этого, Рейн.
— Рейни, — прохрипел Сайлас, и его голос ничем не разрядил уже и без того накаленную атмосферу. — Я буду терпелив, потому что так надо, но предупреждаю тебя, мое терпение не безгранично. Если ты не сможешь это принять, тогда беги, и беги быстрее.
Глава восьмая
Рейн в ее теперешнем подавленном состоянии видела только два выхода. Она могла позвонить Мортимеру и попросить прислать ей деньги на билет до Сан-Франциско. А потом она будет жалеть об этом всю свою жизнь, год за годом, разливая чай по четвергам, слушая его бесконечные нравоучения и представляя его на столь любимых им благотворительных мероприятиях.
