Стихотворения

На двери, на полу, на стенах. Иноки сердились.
'Нет! – настоятель им – Изгнать, вы говорите?
Не мудро. Жаворонок нам достался, не ворона.
Что, если в нем талант дарован нам,
Как кармелитам, как камальдолезам[19],
И Богомольным братьям – изукрасить церковь,
Такой ей дать фасад, как подобает!'
Вот так он мне позволил малевать.
Хвала! Так голова была полна, а стены голы,
Что не бывало облегчения такого в свете!
Сначала, все сорта монахов, белых, черных,
Нарисовал, худых и толстых; а потом и прихожан –
От старых кумушек, на исповедь спешащих,
До скорченного парня у алтарных врат –
В крови убийства, тот укрылся в церкви,
И дети вкруг него собрались, содрогаясь
В восторге – частью от небритой бороды,
А частью – видя сына жертвы гнев бессильный:
Одна рука в кулак пред злыднем сжата,
Другой он крестится, взирая на Христа
(Чей лик печальный на кресте лишь это видит –
Страданья, страсти тысячу уж лет);
Тут дева бедная, накинув фартук на главу,
(Горящий взор пронзает ткань) подходит к ним
На цыпочках, и что-то говорит, бросает хлеб,
Сережек своих пару и цветов корзину
(С бурчаньем скот хватает), молится и исчезает.
Так сделал я, воззвал: 'Просящий получает!
Смотрите, все готово!'; лестницу сложил
И показал раскрашенный кусок стены.
Монахи кругом стали, и хвалили громко,
Не зная, что смотреть вначале, что потом,
Натуры неученые: 'Вот это человек!
Смотрите на мальчишку, что собаку гладит!
А девушка – точь в точь племянница Приора,
Что лечит его астму; это жизнь живая!'
Но тут сгорел триумф мой, как солома:
Начальные пришли, чтоб оценить труды.
У настоятеля и старцев вытянулись лица,
Приказ был отдан – прекратить работу. 'Как?!
Он вышел за предел приличий, милуй Бог!
Глаза, тела и члены как живые,
Их много, как горошин; дьявольский соблазн!
Твое заданье – не прельщать людей красою,
Хвалить непрочный глиняный сосуд,
Но ввысь поднять, презрев сей бренный мир,
Забыть заставить о существованье плоти!
Твоя работа – души рисовать людские:
Душа – она огонь…иль дым? О нет, о нет…
Она что пар, завернутый в пеленку, как дите
(Такою изо рта исходит у умерших).
Нет, это… ну, что говорить, душа – это душа!
Вот Джотто, у него Святые молят Бога,
К тому нас призывая – почему не делать так же?
Зачем изгнал ты мысли о молитве
Цветеньем красок, линий, непонятно чем?!
Рисуй нам душу, о руках – ногах забыв!
Стереть все это. Попытайся снова.
Ох, эта юница с огромной грудью…
Совсем племянница моя… Иродиада, я хотел сказать,
Поет и пляшет, получив главу святую!
Убрать все это!' Разве в сём есть смысл, спрошу?
Чудесный способ душу рисовать – изображая тело
Уродливым, чтоб взгляд не задержался, а пошел
Подальше, отвращаясь. Сделать желтым снег,
А то, что желто – сделать просто черным,
Так смысл яснее выявлен (как будто),
Когда все значит не себя и видом страшно.
Зачем я не могу ногам придать движенье,
Чтоб левая и правая двойной свершили шаг,
И плоть красивой сделать, достоверной душу,
В порядке обе сути? Милое лицо возьмем,
Племянницу Приора… ох, угодники! Столь чудно,
Что не понять – надежда в нем иль страх,
Печаль иль радость? Разве красота не в этом?
Представим – ей нарисовал глаза, огромны и глубоки,
Так почему мне не добавить жизни в плоть,
Затем прибавить душу – все втройне возвысив?
А скажем, вот бездушная краса –
(Такой не видел – но положим так):
Возьмите красоту и ничего иного –
Уже вещь лучшая из всех, что создал Бог!
Отлично; а найти потерянную душу
Сумеете в себе, когда восславите Творца.
'Стереть!' Вот вам и жизнь моя, вся вкратце,
И так идет она до дня сего.
Я стал мужчиной, точно, и оковы скинул:
Не надо было брать ребенка, восьми лет,
И заставлять отречься от лобзаний!
Хозяин сам себе, рисую по желанью,
Рад друга завести, заметьте, в этом Доме!
О Боже, там колец цепочка по фасаду –
Все нужны лишь затем, чтоб закреплять
Знамена, или привязать коней! Вот чудо!
…Ученья годы помню, темный, мрачный взор,
Все смотрит, за плечом маячит – как рисую,
Все головой качает: 'Вот конец искусства!
Ты не из праведных, великих мастеров:
Брат Анджелико – посмотри, вот гений!