горизонте. У нее перед глазами в золотистой дымке стояли лица Син и людей Ярмарки, которых она подвела.
Дозвониться до Ника и Алана было невозможно. В сто тридцатый раз выслушав «телефон абонента выключен или находится вне зоны действия», Мэй с досады врезала по спинке кресла.
— Мэвис, — предупредила мать.
— Если б ты разрешила мне научиться водить, я была бы уже там, а ты — у себя в клубе!
— Если бы я это разрешила, ты сбежала бы из дому после сдачи на права, — сказала Аннабель. — И жила бы на дереве где-нибудь в Гластонбери.
Мэй не знала, как свыкнуться с новым образом матери, которая не хотела ее потерять, и потому фыркнула:
— Захоти я жить на дереве, любой знакомый парень отвез бы меня туда в любой момент. Я знаю, ты просто злилась, потому что я тебе не нравилась.
Это должно было прозвучать как шутка, но вышло иначе.
— Ты мне нравилась! — возразила мать резким тоном. — Это у меня все вечно выходило наперекосяк. Роджер говорил, что я не создана воспитывать детей, вот почему вы оба выросли такими… оригиналами. А мне просто хотелось все время сбежать на работу — там я хоть знала, что и как делать. От младенцев у меня вообще наступает ступор. Дело не в вас, а во мне. Это я во всем виновата.
— Эй, мам. — Мэй слегка толкнула ее в плечо. — Не унывай. Я тоже не люблю младенцев. — Она на секунду задумалась. — Поэтому ты назвала меня Мэвис?
— Ты о чем? Мэвис — очень красивое имя. Оно всегда тебе шло.
— А меня ты тоже назвала Джеймсом за красоту? — осведомился Джеми, лучезарно улыбаясь матери. Он так смотрел на нее с тех пор, как она возникла перед ним с клюшкой великого правосудия.
— Нет, милый, тебя назвали в честь двоюродного деда. Правда, старикашка все равно завещал все деньги своим китам.
— Ух ты, — произнес Джеми. — Быть названным в честь эколога — это круто. Раз так, буду стараться поменьше жечь свет.
Все замолчали. Воцарилась невероятно душевная тишина, миг почти полной гармонии, когда никто не таится друг от друга и ни на кого не держит зла. Только потом Мэй заметила, что солнечная кайма на облаках из золотой стала оранжевой, и снова судорожно бросилась набирать Ника и Алана. Она начала задыхаться от паники — пришлось упереться лбом в спинку водительского кресла и проглотить застрявший в горле ком.
— Этот Алан Райвз не имел права посвящать вас в свои планы, — сказала Аннабель Кроуфорд. — Порядочные люди так не поступают.
— Нет-нет, мам, — заверил ее Джеми. — Алан — отличный парень, ты скоро сама убедишься.
— Не верю я тем, кого все любят, — заметила она. — Милый — вовсе не значит хороший.
— Да уж, — произнес Джеми и сложил руки на груди с мрачным видом. Мэй осторожно тронула его за руку. Брат улыбнулся. — Теперь я начинаю это понимать. Но насчет Алана ты не права. Кое-кто думает, что быть милым и добрым — одно и то же или что можно быть просто милым, а большего и не потребуется. Алан разницу знает. Он очень старается быть милым, потому что совсем не считает себя хорошим.
Мэй заставляла себя дышать глубоко и спокойно, чтобы пережить мысль об ужасной ошибке, которую Алан может вот-вот совершить во исправление, как он считает, совершенного им зла. Ее вдруг осенила жуткая догадка: если Алан извинился вчера перед Ником и сказал, что не причинит ему зла, Ник мог поверить! Он ведь практически умолял Алана; он с радостью поверит всему, что тот скажет. А если Алан солгал, чтобы заманить Ника в круг, как поступит Ник? Мэй с такой силой вцепилась в спинку водительского кресла, что каждый подскок машины стал отдаваться у нее в костях.
— Пожалуйста, мам, поспеши! — воскликнула она.
Они промчались по средневековому мосту, ведущему в Хантингдон. Солнце село так низко, что река по одну сторону моста уже скрылась в сумерках, неся мимо прохладные бурлящие воды. На часах уже было семь двадцать.
Аннабель подъехала как можно ближе к площади и забормотала что-то насчет свободной парковки.
Мэй, не дожидаясь остановки, распахнула дверь на ходу и выпрыгнула на улицу. Ее мать притормозила прямо на проезжей части и вместе с Джеми бросилась следом, даже не захлопнув двери.
Аннабель на бегу прятала шпагу под полой пиджака — без особенного успеха. На них со всех сторон глазели…
А потом вдруг перестали. Люди на улицах как-то разом исчезли, словно весь город забыл о существовании площади. Пустынная улица, по которой они неслись, казалась темнее оживленной, откуда только что прибежали, как будто свет исчез вместе с памятью, как будто впереди их ждало забвение, а Мэй было на все плевать — только б добраться туда вовремя.
Она промчалась вдоль ограды со звездами, мимо церкви, похожей на замок с витражными окнами в дверь шириной, и почти налетела на Син, стоявшую у внешнего угла заграждения.
— Простите, — выдохнула Мэй. — Мой брат… не могла раньше…
Лицо Син было так сурово и мрачно, что казалось средневековым, как мост или церковь, как маска черного дерева над черным шелком блузы. На плече у нее висел лук и колчан со стрелами.
— Уже не важно, — произнесла она с холодным, словно камень, отчаянием, и Мэй перевела взгляд на ярмарочную площадь у нее за спиной.
Центр Хантингдона выглядел не квадратом, а перекошенным треугольником: с одной стороны — церковь, с другой — огромное здание с куполом, где, вероятно, размещалась мэрия. Вместо асфальта лежала елочкой брусчатка, багровея в наступающих сумерках и краснея в свете фонарей вокруг статуи задумчивого солдата.
В самом центре треугольника виднелся колдовской круг, уже искрящийся от магии. В круге, поникнув головой, стоял Ник. Его спина напряглась так, словно он хотел броситься разом во все стороны и не мог пошевелиться. Он был уже пойман, уже обманут, уже предан.
Она опоздала.
Круг Обсидиана столпился за статуей, перед мэрией. В свете прожекторов и сиянии магии Мэй различила лица Джеральда и Лоры; каждый колдун смотрел на демона горящими глазами, предвкушая его падение. Даже Себ в задних рядах раскраснелся от волнения, деля с ними радость победы.
У Алана и Меррис Кромвель, стоявших по разные стороны круга на равном удалении от Джеральда и его приспешников, вид был совсем не победный.
Цепляясь за церковную ограду, как за решетку собственной тюрьмы, Мэй не могла различить лица Меррис. Алан стоял чуть дальше, но сияние магии сделало его заметнее: он выглядел сосредоточенно. Прожекторы светили в его сторону, отчего по брусчатке за ним тянулась длинная тень.
Из средоточия сияющей западни, из сердца трескучего магического пламени Ник смотрел на брата.
— Лианнан, — тихо произнес Джеральд — единственный голос на ночной площади. — Лианнан, мы поймали тебе предателя. Приди же и свяжи его. Скрути его тернием. Подари ему сердце и разбей, как лед. Покажи, как вы поступаете с теми, кто восстает на свой род!
Лианнан явилась как свет — магия зажгла в ночи ее силуэт, словно очерченный звездами. На нее было больно смотреть, но вскоре сияние померкло, и Мэй разглядела рыжий пламень волос, который сегодня как будто смешался с тенью, как кровь в темной воде, и жестокую усмешку.
— Взгляни на себя, — прошептала Лианнан, скользя ладонями по плечам Ника. Ее объятия оставляли кровавый след. — Моя радость. Какой же ты глупец.
Ник на нее даже не покосился. Она наклонилась к его уху и сказала с довольным смешком:
— Теперь ты поплатишься за свою глупость.
Лианнан отошла назад и оглядела Ника как воительница — раненого, но прекрасного пленника, упиваясь добычей и собственной доблестью.
— Ты хочешь стать Николасом Райвзом? — спросила она. — Так быть посему.
Она подняла остропалую ладонь. Из нее вырвался яркий и резкий столб света, похожий на укрощенную молнию. Он обвил Ника с ног до головы и превратился в цепи с зигзагообразными звеньями —
