принимали картины на выставку. Каждый год там было одно и то же, но в тот раз мы уговорили мамзель разрешить нам взять экипаж и поехать посмотреть.
Со всех концов Парижа несли картины. Их несли из дорогих студий и с дешевых чердаков знаменитые мэтры и голодные студенты. Многие из этих голодных тратили свои последние франки на рамы, и среди них были самые причудливые на вид. Мне казалось странным, что картины писались в последний момент. Мы с Маргерит видели художника, который торопливо накладывал последние мазки, пока нанятый им за несколько су человек нес его картину на спине. Вообще картины привозили в каретах, на тележках, на омнибусах, и их портили в дороге.
То, как студенты одевались и вели себя, напоминало цирк. На некоторых были цилиндры, на других заляпанные краской блузы. В шесть часов прекращался прием картин, а перед этим у широких дверей Салона собиралась толпа, и когда двери закрывались, студенты толпами шли по Елисейским полям. Они пели, плясали, разражались смехом, когда кто-нибудь пытался одолеть эту толпу, особенно если это был прилично одетый господин. Наблюдали мы за ними с интересом, но я была рада, что Тоби не придется быть в этой толпе в последний день.
Я уже почти заканчивала уборку, когда услыхала его шаги на лестнице. Он постучал в мою дверь и крикнул:
– Ханна, когда закончите, приходите перекусить со мной. Я купил немецкую колбасу и вино.
Я открыла дверь и ответила ему:
– Тоби, спасибо. Мне нужно еще несколько минут. Кстати, у меня есть кусочек холодного цыпленка и сыр. Мы сегодня пируем, правда?
– Сегодня необыкновенный день, красавица, так что будем пировать.
Я закончила уборку, вымыла руки, переодела платье, взяла еду, которую купила для мистера Дойла за день до этого, и пошла к Тоби. Он лежал поперек кровати. Прошло всего десять минут, и у меня не было ни малейшего сомнения, что он лег немного отдохнуть, пока меня нет, да и крепко заснул. Я подумала, что он, наверно, не спал всю предыдущую ночь, потому что приехал в Париж на рассвете, а из Гавра путь неблизкий. Потом он вовсю работал над своей картиной, работал в горячке и, видно, выдохся совсем. Ничего удивительного в том, что он заснул.
Я развязала шнурки на его башмаках и стянула их с него как можно осторожнее, чтобы он не проснулся, накрыла его одеялом, разожгла плиту и устроилась на стуле с книгой, которую взяла с полки. Она не очень давно вышла в свет и была написана Эмилем Золя, а называлась «La Terre». Прошло часа два прежде, чем Тоби пошевелился, открыл глаза, удивленно мигнул, озираясь, и вскочил, схватившись рукой за голову.
– Боже милостивый, который час? – спросил он, ничего не понимая.
Я отложила книгу.
– Почти пять, и вы неплохо поспали.
– Пять? Какого же черта вы меня не разбудили?
– А зачем? Вам надо было поспать.
– Вы ели?
– Нет. Но после такого завтрака я не очень проголодалась. Хотела подождать вас.
Он встал, подошел к раковине, налил в кувшин холодной воды и вылил ее себе на голову. Вытирая лицо, он ходил по комнате, то и дело взглядывая на картину сначала с любопытством, а потом с облегчением и удовольствием.
– А, значит, она мне не привиделась во сне. Теперь слушайте, Ханна. Вы ничего не ели, а так как уже поздно для ленча, почему бы нам не сделать себе бутерброды с сыром и не отправиться потом на омнибусе погулять по бульварам, по набережной Сены и не заглянуть на Монпарнас на часок в «Ле Солей д'Ор», а потом всерьез в «Мэзон Дарблэ»? – Закончив говорить, он отнял от лица полотенце. – Ну, как?
Хорошо бы. Мне нравилось кататься на омнибусе и гулять по берегу Сены, тем более что еще было тепло, и в «Ле Солей д'Ор» собиралась всякая богема – писатели, художники, поэты, музыканты, – и все они что-нибудь делали, играли, пели, читали стихи или прозу. Одни были очень хороши, другие просто ужасны, но когда я пару раз была там с Тоби, мне все очень понравилось.
Но я сказала:
– Нет, мне нечем платить за обед, Тоби, и вы это знаете.
– Я знаю, что вы чертовски независимы, – рассердился он. – Нет, нет, прошу прощения. Итак, вы не хотите, чтобы я платил, а у вас нет денег. Так?
– Да. До завтра.
– Значит, – он отложил полотенце, – вы сегодня позировали мне три часа, а я плачу по франку за час. Вот ваша доля за обед. Все улажено.
Мне это совсем не понравилось.
– Я не беру денег за позирование.
– Неужели? – Он погрозил мне пальцем. – Значит, это благотворительность? Мне не нужна ваша благотворительность, юная Маклиод. Вы что думаете, у меня нет гордости, что вы можете изображать щедрую леди со мной? Еще не хватало вашей благотворительности, тоже нашли бедного морячка! Клянусь небом, вы самая жестокая и бессердечная женщина, но на сей раз вам не удастся меня обидеть. Немедленно поднимайтесь, идите к себе и надевайте пальто, будьте хорошей девочкой.
Ах, какой это был вечер. Нет, ничего особенного тогда не случилось, но мне было приятно в обществе Тоби, и я знала, что воспоминания об этом вечере будут согревать меня еще много недель. Наверно, мне было особенно хорошо, потому что я знала, что Тоби должен на следующий день уехать надолго и мне не с кем будет поговорить, разве что во время работы в «Раковине». Меня не особенно мучило отсутствие друзей, потому что в каком-то смысле я всегда была одинока и привыкла к этому. В самом деле, я редко вспоминала о Тоби, когда его не было рядом, потому что мы были всего лишь добрыми соседями, но я также понимала, что когда он приезжал, жить мне становилось намного веселее.
