Я еще раз взглянула на вторую фотографию, более внимательно, но поначалу все равно ничего не могла разобрать, зато потом, постепенно, из неряшливых мазков, как живой, появился Арман, с которым я вместе работала в «Раковине». Он был таким, каким я привыкла его видеть – в белом смокинге, с намазанными бриллиантином волосами, длинными, загибающимися книзу усами. Он стоял, чуть склонив голову набок, с блокнотом в руке, в который вписывал очередной заказ.
Я смотрела на него, как зачарованная, потрясенная тем, что увидела. На фотографии, на совсем маленькой фотографии, которая лишь отдаленно напоминала картину и на которой не было никаких других цветов, кроме черного и белого, колдовская кисть Тоби изобразила того Армана, которого вы не увидите ни на одной фотографии.
Я услышала свое имя и поняла, что его произнесли уже не в первый раз. Не сразу я пришла в себя и оглянулась. На меня с улыбкой смотрел Джеральд.
– Честное слово, Ханна, вы сейчас где-то витали и очень далеко отсюда. Что вас так заинтересовало в журнале?
– О, прошу прощения, мастер Джеральд. – Я закрыла журнал, стараясь не спешить, чтобы не дать повод думать, будто я что-то скрываю. – Я читала о парижских художниках. Их было очень много на Монмартре.
– Да, там их много, – сказал он, не выказывая особого интереса. – Я хотел немного поиграть «hammerclavier». Может быть, вы согласились бы пойти со мной и послушать.
Я напрягла память, которая весьма обогатилась за последние пять недель музыкальными знаниями, и спросила:
– Бетховена? Его сонату для фортепьяно?
Джеральд просиял.
– Да. Соната си бемоль мажор. Опус сто шесть.
– Спасибо, мастер Джеральд, с удовольствием, если мисс Джейн и Мэтти не возражают.
Через пять минут я уже слушала волшебную музыку, но совсем не так, как учил меня Джеральд, чтобы лучше понять ее. Я слушала ее иначе, чем обыкновенно, потому что мои мысли были далеко. Я думала о том, надо ли мне написать Тоби Кенту, чтобы он знал, как я рада его успеху. Поразмышляв об этом, я решила, что писать не надо. Вряд ли французская полиция перехватит письмо и выследит меня, просто у Тоби теперь другое положение, и хотя он всегда был очень добр ко мне, зачем ему мое письмо? Весь мир переменился для него, как он переменился для меня, и мы оба должны смотреть вперед, а не назад.
То ли от музыки, то ли от таких мыслей мне стало очень грустно, но, хотя я попыталась отыскать внутри себя причину этой грусти, я не смогла этого сделать, и пока Джеральд играл, tristesse занозой сидела у меня в сердце. Ночью в постели я долго лежала без сна, раздумывая о том, получила ли полиция мое письмо, а мистер Дойл – свои золотые запонки. В письме к Тоби я просила его поговорить об этом с инспектором Лекуром.
Наверное, я все-таки напишу Тоби и спрошу его...
Нет. Теперь, когда на него обрушился успех, он наверняка сменил квартиру, и если письмо дойдет до него, что маловероятно, оно всего лишь смутит его. Что бы там ни случилось, теперь это не имеет ко мне никакого отношения. Апаш, мистер Дойл, разгневанная молодая дама по имени Клара, мое бегство – все это осталось позади, и все эти люди ушли из моей жизни.
Так я решила, лежа в теплой постели в своей красивой спальне и погружаясь в сон, но прошло совсем немного времени, и я узнала, что была не права.
* * *
В одиннадцать часов утра я надела амазонку и направилась к конюшне. Урок, который я давала Джеральду, закончился в половине одиннадцатого, и, узнав, что я собираюсь покататься, он попросил разрешения поехать со мной. Отказать ему я не могла, но была несказанно рада, когда мистер Райдер потребовал, чтобы он присутствовал в кабинете на совещании с деловыми партнерами, приехавшими откуда-то с севера. Мне становилось все труднее избегать общества Джеральда, за исключением того времени, что он проводил за фортепиано. На отцовских совещаниях, как он мне признался, ему следовало лишь молчать и слушать, и у меня сложилось впечатление, что он мало что получал на них. После завтрака я сказала Фрэнку, третьему конюху, о своем желании покататься часок и предупредила, что приду в одиннадцать, поэтому когда я подошла к конюшне, Ива уже ждала меня.
Через пять минут она скакала по лугу на север, и я наслаждалась теплым солнышком, возвещавшим скорый приход лета.
За лугом поднимался лес, довольно густой, смешанный, в котором было множество дорожек и тропинок, петлявших между деревьями, и я решила попробовать проехать по одной из них, а если у меня хорошо получится, то пустить Иву в легкий галоп, что я делала всего один раз, да и то под присмотром Джейн.
Когда я перевела Иву на рысь, то стала повторять про себя слова Джейн, кричавшей мне в таких случаях:
– Легче поводья! Ханна! Дайте ей почувствовать, что вы начеку. Нет! Не так! Слушайте, вы сидите неправильно, но я вам скажу, как надо. Этого вам никто не скажет. Левую ногу держите, как мужчина. Главное – это правая нога. Правая нога должна быть параллельна хребту лошади, потому что она держит вас. Так лучше. А теперь опять плохо.
Советы Джейн были мне очень кстати, хотя она так часто поминала мою ляжку, что бедняжка Джеральд краснел и отворачивался, стоило ему подъехать поближе. Иногда мне хотелось полюбить Джейн, но она, как мне казалось, вовсе не нуждалась в моей любви и вообще в чьей-либо любви, кроме Мэтти. Она ставила перед собой цель и добивалась ее, но в ее отношении к людям было мало теплоты.
Я была довольна собой и Ивой, и мы рысью домчались до того места, где наша тропинка пересекалась с другой, так что мне надо было решить, куда сворачивать – направо или налево. Я решила повернуть направо, подняться на Бич-хилл и доехать до Бексворта, как с той стороны появился наездник. В этом месте лес был густой, поэтому его появление стало для меня полной неожиданностью.
