В конце концов вербовщик между двумя стаканчиками вина заставлял несчастного должным образом подписать обязательство, и юноша с кокардой на шляпе, пошатываясь, уходил — новый солдат его величества.
В конце апреля все эти завербованные, по доброй ли воле, или насильно, оказались перед Турнэ, куда в сопровождении дофина вскоре прибыл король. На этот раз Людовик XV не повторил ошибки, совершенной им в прошлом году с мадам де Шатору: он оставил мадам де Помпадур в Этиоле. Она узнала о победе при Фонтеной лишь из записки, доставленной лично ей в руки.
После возвращения короля опьяненная своей властью фаворитка повела себя как последняя выскочка: она пожелала, чтобы ей оказывали особые знаки внимания.
«М-м де Помпадур, — отмечает герцог Ришелье, — потребовала, будучи любовницей, то, что м-м де Ментенон получила, являясь тайной супругой. В рукописях Сен-Симона она прочла о фаворитке Луи XIV: та, сидя в особом кресле, едва привставала, когда монсеньер входил к ней; не проявляла должной учтивости к принцам и принцессам и. принимала их лишь после просьбы об аудиенции или сама вызывала для нравоучений.
М-м де Помпадур считала своим долгом во всем ей подражать и позволяла себе всевозможные дерзости по отношению к принцам крови. Они почти все покорно ей подчинились — кроме принца де Конти, он холодно с ней обращался, и дофина, который открыто ее презирал».
Но монсеньер и его сестры называли ее не иначе как «мама шлюха», «что не говорит об их хорошем воспитании». О манерах этой мещанки злословил весь двор. «Только и говорят, что о смехотворных заявлениях этой маркизы, обладающей неограниченной властью. Она говорит послу, если тот уходит в отставку: „Продолжайте, я очень вами довольна, вы же знаете, что я давно считаю вас своим другом“. Она действует, решает, смотрит на министров короля как на своих собственных. Нет ничего опаснее деятельности месье Беррье, лейтенанта полиции: он стал давать этой даме отчет обо всем, что происходит и о чем говорят в Париже, а между тем она мстительна, подвластна страстям, неумна и бесчестна».
Позже м-м де Помпадур потребовала, чтобы ее дворецкого наградили королевским военным орденом Сен-Луи — без этого, как ей казалось, он был недостоин ей служить.
Несмотря на титул, лоск, здравый ум, м-м де Помпадур в течение всей жизни будет совершать подобные оплошности. До самой смерти в этой женщине, которую некоторые пристрастные историки хотели представить как самую изысканную маркизу, проявлялись черты обычной выскочки…
МАРКИЗА ДЕ ПОМПАДУР НЕСЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ГЛУПЕЙШИЙ ДОГОВОР Д'ЭЛА-ШАПЕЛЬ
Правление женщин обычно составляет несчастье государства.
Однажды м-м де Помпадур пожелала быть официально представленной королеве. Она пришла поклониться ей под неусыпным оком м-м де Конти. Мари Лещинска, несмотря на то, что у нее были поводы относиться к фаворитке с предубеждением, приняла ее исключительно любезно. После аудиенции она объявила:
— Раз уж королю нужна любовница, пусть это лучше будет м-м де Помпадур, чем кто-нибудь другой.
Это помогло маркизе утвердиться при дворе. Однако по прошествии нескольких недель королева не смогла удержаться от злой шутки над соперницей. Та пришла к ней с огромным букетом цветов в обнаженных руках. «Королева тотчас же, — рассказывает м-м Сампан в „Мемуарах“, — принялась вслух расхваливать цвет лица, глаза и прекрасные рукн маркизы. Она нашла ее необыкновенно изящной и попросила спеть для нее. У м-м де Помпадур были заняты руки, и она прекрасно поняла, что ее хотели обидеть. Она попыталась отговориться, но королева настаивала. Тогда маркиза запела арию Армиды — из того места, когда обольстительница держит Рено в своих золотых оковах: „Наконец он во власти моей!“ Заметив, как исказилось лицо Ее Величества, все присутствующие дамы тоже состроили недовольные мины».
К счастью для фаворитки, королева не способна была ни на кого таить злобу. На следующий день она забыла о нанесенном оскорблении, и обе женщины зажили с тех пор в полном согласии, что было очень по нраву Людовику XV — он так боялся любых осложнений.
Утвердив свое положение при дворе — маркиз де Гонто обучал ее придворному этикету и манерам, — маркиза прилагала все старания, чтобы быть незаменимой для короля как устроительница всякого рода праздников, балов и спектаклей. Она сама играла и талантливо пела в этих дивертисментах.
Любовь к театру навела ее на мысль переряжаться и в личной жизни, чтобы удвоить пыл монарха. Во время свиданий с Людовиком XV она одевалась то молочницей, то аббатисой, то пастушкой; ее даже видели дояркой с крынкой теплого молока.
Эти усилия во имя любви делают ей честь, ибо маркиза по природе своей была холодного темперамента, и ей стоило большого труда представлять из себя женщину страстную. Она прибегала к всевозможным ухищрениям, чтобы казаться таковой королю. М-м Дю Оссэ, преданная камеристка маркизы, в написанных ею «Мемуарах» доносит до нас некоторые из них: «М-м де Помпадур изо всех сил старалась нравиться королю и отвечать его страстным желаниям. На завтрак она ела ванильный шоколад. В обед ей подавали трюфели и суп с сельдереем». Подобное меню как будто разгорячало маркизу. М-м Дю Оссэ однажды заговорила с ней о вреде, который это может причинить ее самочувствию, но та, казалось, ее не слышала. Камеристка поделилась своей заботой с герцогиней де Бранка, которая, в свою очередь, высказала м-м де Помпадур опасения по поводу ее здоровья.
— Любезная моя подруга, — ответила она ей, — я дрожу при мысли потерять сердце короля, разонравиться ему. Мужчины, как вы знаете, придают большое значение некоторым вещам, а я имела несчастье родиться с холодным темпераментом, Я придумала для себя возбуждающую диету, и вот уже два дня, как этот эликсир благотворно на меня действует, или мне по крайней мере так кажется…
Герцогине де Бранка попалось на глаза стимулирующее лекарство, и она бросила его в камин.
М-м Де Помпадур запротестовала:
— Я не люблю, когда со мной поступают как с маленькой!
Тут же она разрыдалась и признала, что возбуждающие снадобья, безусловно, вредят ее здоровью. Когда герцогиня де Бранка ушла, она позвала м-м Дю Оссэ и с глазами, полными слез, откровенно призналась:
— Я обожаю короля и так хочу быть пылкой с ним… Но, увы! Иногда он называет меня синьгой. Я готова расстаться с жизнью, лишь бы нравиться ему!
В конце концов этот недостаток ее темперамента стал общеизвестен, и многие женщины снова принялись крутиться возле короля — на всякий случай.
Одна из них, м-м де Куазен, доставила м-м де Помпадур некоторое беспокойство. Однажды вечером в Марли обе женщины обменялись колкостями, что развеселило всех собравшихся. Маркиза вернулась в свои апартаменты не в себе, выбитая из колеи — почти в отчаянии. Едва переодевшись, она призвала к себе верную м-м Дю Оссэ — излить свое горе:
— Не знаю, кто может быть наглее этой м-м де Куазен… Сегодня вечером я оказалась с ней за одним столом во время игры в брелаи. Вы не можете себе представить, что мне пришлось перенести! Дамы и кавалеры сменяли друг друга, забавляясь этой сценой. М-м де Куазен, уставясь на меня в упор, два или три раза сказала наглым тоном: «Вся ставка!..» Мне просто дурно стало, когда она торжествующе произнесла:
«У меня брелан короля!» Видели бы вы, как она поклонилась мне на прощание…
— А король, — спросила камеристка, — он был к ней благосклонен?
— Вы не знаете его, моя хорошая. Если бы он захотел уже сегодня вечером посетить ее в моих апартаментах, он бы холодно обращался с ней на людях, а со мной — преувеличенно любезно. Он так воспитан.
М-м де Помпадур не ошиблась: король стал любовником мадам де Куазен и, кажется, находил в этом удовольствие. Оскорбленная фаворитка прибегла к почтмейстеру Жанелю; тот организовал нечто вроде черного кабинета — перлюстрировалась частная переписка и делались выписки, представляемые для ознакомления королю. Однажды она вручила Жанелю листок и повелела:
— Вставьте эти строки в отрывки из писем, которые подаете королю. Если он спросит, кто написал,
