де Штаремберг хотел бы предложить королю крайне важные вещи! Они такого свойства, что могут обсуждаться лишь через кого-то, кто пользуется полным доверием Его Величества и кого он укажет графу де Штарембергу. Я думаю, что наши предложения не дадут Вам повода пожалеть о том, что Вы просили короля назначить кого-либо для переговоров с нами. Мне было бы очень лестно узнать, что Вы почувствовали в этом предложении новые знаки моей признательности и уважения, с которыми я имею честь к Вам обратиться».
Получив это письмо, фаворитка возгордилась: никогда незнатная Жанна-Антуанетта Пуассон не поверила бы, что однажды к ней обратятся канцлеры Европы, чтобы заручиться у нее поддержкой перед королем Франции. Через день Людовик XV прочел письмо, и венский посланник встретился с аббатом Берни в замке Бабьоль, прелестной резиденции маркизы, расположенной на Медонском холме.
Граф де Штаремберг поделился предложениями Мари-Терезы: если Франция окажет Австрии военную помощь против Фредерика II, она за это получит Мои и Люксембург, а одному из династии Бурбонов в Испании будут предоставлены для правления Нидерланды. Аббат де Берни, тонкий политик, после встречи позволил себе сказать м-м де Помпадур, что Мари-Тереза видела в этом союзе лишь способ получить обратно от Пруссии Силезию. Франции же придется за эту войну расхлебывать кашу в Европе. Фаворитка пропустила эти замечания мимо ушей и поручила аббату продолжать переговоры. Письмо графа де Конитца навело ее на новые мысли — она решила перекроить карту Европы…
Встреча аббата де Берни и посла Вены у м-м де Помпадур не осталось незамеченной Фредериком. Сильно обеспокоенный, король Пруссии поспешил заключить союз с Англией, которая только что потопила два французских корабля. Это решение ускорило переговоры в Париже: в мае 1756 года франко- австрийский договор был подписан. Народ приветствовал эту смену союзов, поскольку договор положил конец давней вражде. Что же касается великих мира сего…
«Совершенно очевидно, — писал граф де Штаремберг в Вену, — что мы всем обязаны м-м де Помпадур. Мадам хочет, чтобы ее уважали, — и действительно этого заслуживает. Безмерно довольная завершением, как она считает, дела рук своих, она уверила меня, что сделает все возможное, чтобы не останавливаться на достигнутом». Сразу же направил маркизе свою благодарность граф де Конитц: «Именно Вашему усердию и Башен мудрости, мадам, мы обязаны заключением союза. Я полностью отдаю себе в этом отчет. Не выразив Вам всей своей благодарности, я лишил бы себя истинного удовольствия».
Фаворитка переставила фигуры на европейской шахматной доске… «Это согласие, — говорил Вольтер, — воссоединило французский и австрийский дома после двух столетий вечной, как считалось, вражды. То, что не удавалось совершить посредством многочисленных мирных и брачных договоров, удалось в мгновение ока из-за обиды на прусского короля и вражды нескольких всемогущих персон». Иначе говоря, если бы Фредерик II не назвал свою собаку Помпадур, Семилетней войны — следствия смены союзов — могло бы и не быть…
ДАМЬЕН ИЗ-ЗА М-М ДЕ ПОМПАДУР ХОЧЕТ УБИТЬ КОРОЛЯ
Всеми добродетелями мы обязаны прекрасному полу.
Народ, поначалу обрадовавшись заключению франко-австрийского договора, вскоре разочаровался. В мае 1756 года, когда м-м де Помпадур еще поздравляла себя с политической победой, Англия объявила войну, а в августе Фредерик II без объявления войны вторгся в Саксонию. Австрийцы сразу же устремились на помощь саксонцам, но их вмешательство было недолгим — пруссаки уничтожили их в Богемии. Россия, Швеция вмешались в конфликт, и вся Европа мгновенно оказалась втянутой в войну…
Франция, связанная соглашением, объявила Вестфальский договор нарушенным и ввела в действие две армии. Начиналась Семилетняя война — одна из самых разрушительных в истории Франции. Первые военные Действия Франции увенчались успехом. Маршал Ришелье, высадившись на Минорке, взял Порт- Маон, что позволило французам занять Корсику. Но, чтобы вести Бонну на суше и на море, нужно было много денег — пришлось ввести новые налоги. Тогда народ взглянул на франко-австрийский договор с куда меньшей симпатией. Простые люди не упускали случая, чтобы обругать м-м де Помпадур, несущую ответственность за этот союз. Они кричали:
— Из-за какой-то шлюхи нам придется платить?
Подобное заявление было несколько резким, но отражало правду.
В конце 1756 года недовольство перешло на Людовика XV — считалось, что он «шел на поводу у фаворитки». Появились язвительные памфлеты. В одном из них говорилось: «Уничтожить короля, повесить Помпадур, вздуть Пошо!» Когда это прочитали монарху, он сказал:
— Если так будет продолжаться, я дождусь своего Равайяка!
Король не ошибался. Пятого января 1757 года, когда он садился в карету и собирался выехать из Версаля, из толпы выскочил мужчина, оттолкнул стражу, придворных и бросился на короля. На какой-то миг королю показалось, что его ударили кулаком по спине, но, потрогав ушибленное, как ему казалось, место, он увидел на руке кровь.
— Меня ранили, — сказал он. — Вот этот месье. Пусть его задержат, но ни в коем случае не убивают.
Пока ловили неизвестного, двое придворных перенесли короля в его апартаменты. Когда они проходили через комнаты королевы Мари, он произнес трагическим голосом:
— Мадам, меня убили!
Добрая королева лишилась чувств.
Решив, что ему не выжить, Людовик XV сразу же исповедался. Как только эта процедура была окончена, хирург Мартиньер осмотрел рану.
— Ваша жизнь, сир, вне опасности, — отважно заявил он.
Плотная одежда, которую в это время года носил король, спасла его, убийца потерпел неудачу — удар оставил лишь смехотворную царапину. Король вздохнул с облегчением. Естественно, захотелось узнать, кто же покушался на его жизнь. Оказалось, нападавшего зовут Робсрт-Франсуа-Дамьен, ему тридцать два года.
— Какое при нем было оружие?
— Нож с двумя лезвиями, одно из них — в форме клинка величиной с ладонь.
Услышав эти подробности, король снова потребовал священника.
В это самое время м-м де Помпадур, только что узнавшая о покушении на короля, кричала и заламывала руки в своих апартаментах. Когда ее известили об исповеди короля, о том, что он покаянно признавался в содеянных грехах, она стала всерьез опасаться за себя. Именно при подобных обстоятельствах — все это помнили — была отослана м-м де Шатору. Страдания маркизы вскоре сделались зрелищем, которое никто из придворных не хотел пропустить. «Ее апартаменты, — сообщает нам м-м дю Оссэ, — стали подобны храму, куда каждый считал себя вправе войти. Безразличные к ее судьбе люди смотрели на нее с любопытством, друзья — с сочувствием, а враги с наслаждением лицезрели ее горе». Пришел к ней и верный аббат де Берни. «В первый момент, — пишет он, — маркиза бросилась в мои объятия с криком и рыданиями, которые разжалобили бы ее врагов, если бы это было возможно». В течение нескольких дней м-м де Помпадур с тревогой ожидала приказа покинуть Версаль. Дрожа от страха, она чуть ли не падала в обморок при каждом стуке в дверь…
Ее страх еще усилился, когда она узнала, что народ называл ее виновницей покушения. Дамьен во время допросов действительно объявил, что « хотел напугать короля и принудить его прогнать министров и фаворитку». Хорошо осведомленные люди говорили, что за несколько дней до покушения неизвестный перебросил через стену иезуитского коллежа записку следующего содержания:
«Вы, мои высокочтимые отцы, которые смогли устранить Генриха III и Генриха IV, — нет ли у вас кого- нибудь вроде Жака Клемана или Равайяка, чтобы избавить нас от Людовика и его шлюхи?» Народ сразу же обвинил иезуитов в том, что они вооружили Дамьена, а маркизу — что она явилась причиной драмы. О ней распевали неприличные куплеты и носили ее изображение на конце метлы…
Одиннадцать дней м-м де Помпадур ждала, что король соблаговолит ее успокоить по поводу ее судьбы. Но Людовик XV, возомнивший вдруг, что лезвие было отравлено, остался в постели, окруженный исповедниками. Наконец однажды любовь победила: в халате и ночном колпаке, опираясь на трость, он отправился к маркизе в гости…
Избавившись от волнений, м-м де Помпадур проявила интерес к процессу над
