иностранных партах. А раз так, то продолжать таскать каштаны из огня для кого-то просто глупо, когда можно сидеть у своего костра и быть самому себе господином.
Таковы планы Рейкшата. Через несколько недель он поедет, осмотрится на новом месте. Если обстановка окажется подходящей, снимет помещение, наладит дело, обживется, а потом приедет за невестой и сыграют свадьбу.
А как сложится потом ее жизнь? Мысль эта неотступно преследует Аннеле, но куда ни глянет, везде непроглядная тьма. Поэтому так глубоко задели ее слова Кристапа. Она хватается за эту мысль, словно та придаст ей уверенности и самостоятельности. Она тоже должна быть готова. Она тоже должна стать взрослой. Пора прощаться с детством. И она мгновенно принимает решение и спрашивает Кристапа:
— К какому пастору ты записался?
— К кому же еще, как не к Валдену из общины Анны?
Валден — тот самый пастор, которого Аннеле слышала в праздничный вечер.
— К нему?! — радостно воскликнула она. — Он и мне нравится. Я тоже пойду запишусь.
Кристап посмотрел на Аннеле сверху вниз, насмешливо прищурился.
— Ты?! Ничего не выйдет. Не доросла еще.
Аннеле не слушает. Ей и так страшно — впервые она решилась на самостоятельный шаг, а тут еще кто-то пытается ее отговорить.
Узнать надо, как отнесется к этому мама. И она тут же спрашивает, не откладывая. Мать не возражает — во времена ее молодости все рано ходили к конфирмации. Поразмыслив немного, она даже одобряет решение Аннеле. Кто знает, что ждет их впереди.
А Кристап пускается рассуждать, как взрослый.
— Вы ведь не представляете, как все это происходит. К конфирмации допускаются только школьники старших классов. Мало знать наизусть сказания и заповеди. Аннеле, может, их и знает, но Валден об этом попросту и не спрашивает. Речь там идет совсем о других вещах. В них разбираться надо. Мне об этом ребята рассказывали, те, что не хотят идти к Валдену, — слишком уж строго спрашивает и говорит слишком умно. Как самый настоящий профессор. Ни у кого так долго не занимаются, как у него. Мне, хочешь не хочешь, к нему идти придется — из моей школы ребята к нему записались. А ее-то кто гонит? Она и в школу-то не ходит, куда ей справиться! А если отвечать не сможет и Валден ее отчислит — а он не очень-то церемонится с теми, кто отстает, — что тогда? Вот где стыда-то не оберешься.
— Мне за себя будет стыдно, не тебе, — отвечает Аннеле резко.
— Ну, смотри, я ведь не шучу, я серьезно предупреждаю, — Кристап глянул на нее свысока.
— Можешь говорить, что хочешь, я все равно пойду.
— Я тебе сказал. Если не справишься, на меня вину не вздумывай сваливать.
Время, отведенное пастором на беседу, подходит к концу, а в приемной полно народа. Все больше мальчики и девочки, которые в сопровождении матери или отца, а то и просто кого-нибудь из взрослых пришли записаться на занятия — готовиться к конфирмации. «Так, наверное, приличней, чем одной», — думает Аннеле. Она тоже хотела бы оставить самое лучшее впечатление и сделать все, что положено, но теперь уже ничего не изменишь. Сегодня пастор записывает на занятия в последний раз.
Она заходит к пастору последней и вдруг чувствует, что еще не готова, — не знает, что сказать. Слишком быстро подошла ее очередь, и она не успела как следует все продумать. Стоит растерянно. Какие- то слова вертятся на языке, но совсем не те, что подходят к случаю. Все предметы видятся нечетко, сквозь какую-то дымку. Большой письменный стол, два огромных книжных шкафа — как много книг, и все большие, в нарядных переплетах. Прямо на нее, словно пытаясь выйти из своего золотого обрамления, смотрит со стены старый пастор — на груди золотой крест, пышный белый воротник, серьезные, строгие глаза.
Это, наверное, отец, а тот, что в комнате, сын — у него такие же серьезные, задумчивые глаза. Смотрит пристально, словно насквозь пронзить хочет.
— Я слушаю, дитя мое!
Аннеле излагает свою просьбу. Не так, как полагалось бы, — ясно, четко, как собиралась это сделать, но пастор ее понял.
В школу не ходит. Сирота. Пятнадцать лет.
— Слишком мало.
— Это же ничего не значит, — порывисто произносит она.
— Значит. Можешь отстать от других. Мои юноши и девушки все старше тебя, хорошо подготовлены в школе. На них и рассчитаны занятия. А спрашиваю я много.
— Это как раз то, что мне нравится.
И снова пристальный, несколько удивленный взгляд.
— Я очень, очень хочу ходить на занятия!
— Хорошо. Я тебя запишу. Но если отстанешь, придется тебе еще подождать. Ничего не поделаешь.
Ну вот, ее и записали. Но радоваться еще рано. Видно, выглядит она слишком по-дурацки, слишком недалекой, раз в ней так сомневаются. Неужели же она не сможет заниматься, как все? Неужели отстанет? А вдруг да? Она же со стыда глаз не сможет поднять. То-то станет Кристап ее дразнить, и с полным правом.
Чуть-чуть поспешила она, поторопилась сделать решающий шаг, но обратного пути нет.
Занятия проходят в просторном помещении церковной школы. И сидят все, как в церкви, — девочки справа, мальчики слева. Гул голосов, болтовня. Знакомые сидят рядом, ученики из одной школы держатся поближе друг к другу. Здороваются друзья, знакомятся друзья друзей. Несмотря на то что Аннеле пришла вовремя, все парты заняты. Она не знала, что в первый раз все спешат прийти пораньше, чтобы занять самые удобные места — где сядешь, там и будешь сидеть до конца занятий. Только на самой первой парте никого нет. Но сидеть на самом виду у всех? И в поисках места она идет по проходу. Кое-где можно было бы сесть, но куда ни пытается она примоститься, ей отвечают: «Занято!» И тут она заметила Марию. Та сидит рядом с подругой Лизеты, которую видела Аннеле в памятный лунный вечер. Если бы девочки потеснились, она сумела бы устроиться с ними рядом — места хватило бы. Мария тоже увидела ее, но тотчас отвернулась. «Она не хочет меня узнавать, делает вид, что меня не заметила?» Да, да, так и есть. Словно оцепенев, стоит Аннеле посреди прохода, и все глаза устремлены на нее: кто такая? что ищет? кто ее знает? Чужая. И она медленно отступает и садится на первую парту, около самой кафедры. Что еще ей остается?
Какие муки испытала она в это мгновение! Без сомнения, все видели, что нет ей места нигде.
«Они, конечно, оглядывают меня с ног до головы, обсуждают мою скромную одежду, чиненые туфли — ведь на первой парте я как на ладони, никуда не спрячешься. Пожимают плечами: нигде не видели, никому не знакома. Откуда? Из какой школы? Ах, не учится в школе? А раз не учусь, значит, им не ровня. А что думает пастор? Вероятно: ну и девочка, устроилась прямо у меня под носом! Уж и тогда чересчур смелой показалась, когда пришла записываться. Нет, нет, совсем не так. Лучше бы мне сидеть где-нибудь позади, тихо бы себе слушала, и никто бы меня не заметил. Ведь может случиться, что я не смогу всего понять, отстану, а меня все видели, и даже на улице, заметив меня, станут перешептываться, смеяться».
В самую последнюю секунду вбегает еще одна девочка, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, и, ни на кого не глядя, садится рядом с Аннеле на первую парту. Теперь их двое.
Гул внезапно стихает. Входит пастор.
Молча стоит он на кафедре и ждет, пока воцарится полнейшая тишина. Потом наклоняет голову. Все встают.
После молитвы пастор вызывает каждого поименно, чтобы убедиться, все ли записавшиеся пришли. Каждый, кого вызывают, встает, подтверждает свое присутствие более или менее слышным «да!». Вызывают сначала мальчиков — и все головы девочек повернуты налево. Многих мальчиков, да и девочек Аннеле не раз встречала на улице, теперь она знает, как их зовут.
— Екаб Камол!
Раздается грубоватый басок и встает юный великан. «Да это же Длинный Медведь!»
Первое занятие завершается общими указаниями, пастор объясняет, как будут проходить занятия, какие он преследует цели. Изучать библию, катехизис и молитвы конфирмантам не придется — он полагает, что все это они усвоили в школе, а он постарается помочь им понять немного самих себя, понять жизнь и
