Мне налили маленькую рюмочку. Такую, фактически игрушечную. Она убила меня через много лет. Теперь я знаю – в этой невесомой, символической емкости прятался дракон невероятной величины. Просто тогда он был еще очень маленький.
...Когда я пил, было просто вкусно и все. Ну, слегка пощипало язык. Ну, слегка увлекла кофейная забористая сладость. Потом ликер упал в желудок, в нем стало горячо и уютно. А потом, как это сейчас называется, торкнуло!
Я сейчас пробую это описать – и не могу найти слов. Их нет. Потому что, если бы это было простое удовольствие, я бы подобрал понятия. Наслаждение, удовольствие, нега, гедонистический криз, органолептическая песня, улыбка твоего организма, фонтан чувств, водопад удовлетворенных желаний, зеркало твоего спокойствия и облако опустившихся на землю снов. Все это – хуйня.
Самое главное... самое главное – я открыл другой мир. Словно космонавт, водолаз или летчик. Ты прикасаешься. Ты видишь дверь. Ты открываешь ее. Ты заходишь, вплываешь, взлетаешь... Ведь счастливого детства, как вы теперь, взрослые, понимаете, не бывает. Это все фикция. Маленький человек потому и маленький, что вынужден противостоять денно и нощно, не имея возможности ни заснуть без кошмаров, ни бодрствовать. Вечная битва. Со взрослыми, со сверстниками, а самое главное – с самим собой. Зеркало... Которое не только отражает, но еще и стреляет в ответ. Вот что такое жизнь ребенка. У меня другой не было, да и у вас тоже. Что? У вас было счастливое детство? Туда вам и дорога. Спасибо товарищу Сталину... Возьмите в подарок от нашей фирмы упаковку хаггиса и засуньте себе в жопу. Война. Вот что я помню. Каждый день, каждый час, с каждым из каждых, друг с другом, стенка на стенку, один на один, а по сути – каждый за себя. Я запомнил еще из первой серьезной драки слова моего друга. Юра, сказал он, сзади никого наших нет.
Сзади никого нет.
СЗАДИ НИКОГО НЕТ!!!
Его уже нет в живых. Но слова я запомнил. Всю жизнь сзади никого не было. Мне никто не помог по- настоящему. А все, что условно можно назвать помощью, – всего лишь кредит в банке. Заем под проценты. Каждую частичку вашего вклада мы превратим в жемчужину. Русский дом Селенга.
Даже когда влюбляешься. Тебя все равно норовят наебать и отсосать кровь вантузом. Тогда почему влюбляешься? Да потому что из миллиона раз монета падает ни орлом и ни решкой, а самым что ни на есть ребром. Или зависает в воздухе. Вот. Из-за этого ребра, собственно, мы все и живем. Я, по крайней мере. И вы знаете – это посильнее, сука, всех смыслов жизни. Такая вот безвыигрышная лотерея, в которой везет каждому миллионному, да и то посмертно.
В детстве это еще острее. В детстве ты еще не привык. Ты веришь людям, животным, синоптикам и даже правительству. Ты еще машешь флагом и ходишь строем. Ты еще клянешься и веришь этому сам. Но приходит время, и ты понимаешь, что сзади никого нет. Ты не нужен никому.
А ликер... Дракон – он ласковый. Он уже многим помог. Посмотри, какие глаза на этих фотографиях. Как минимум, умные. Как максимум, одухотворенные. И все до одного – трезвые.
Это я про кладбище.
Торкнуло меня в самую середину. Золотая с изумрудами финка. Сердце, проколотое насквозь другой жизнью, где проблем нет. Я погружался не в удовольствие, не в тупую сытость, а в другое измерение, где вечно струятся серебряные водопады. Надо сказать, что уже к тому возрасту, а это было лет десять, я стал хуже видеть. Не то что сейчас, конечно, очки не нужны были, но приходилось щуриться и напрягаться...
После ликера вдруг, в какой-то момент, поле зрения сузилось. В то же самое время по центру я стал видеть даже не лучше, а как-то по-другому. Словно в телевизоре одновременно прибавили цветности, четкости и еще как-то неуловимо углубили пространство. Это похоже на то, как если бы ты смотрел журнал с картинками, а они вдруг задвигались или стали с тобой разговаривать. Все переменилось. Засверкало. Я неожиданно заметил, как по бутылке с внутренней стороны стекает капля этого самого ликера. Я видел, как она светится, любовался ее формой, чувствовал ее запах. Никогда до этого я не наблюдал таких вещей. Я даже заметил, что этикетка приклеена не сплошь, а на нее нанесены продольные полоски, и она потом прикатана. Мир стал шире. Глубже. Трехмерней, если можно так сказать. Мне захотелось выйти на улицу и посмотреть этими новыми глазами на траву и деревья. На листья. Тонкие прожилки, прозрачные пластинки, яркий глянец. Захотелось запрокинуть голову и посмотреть в небо. Мне почему-то казалось, что я этими глазами могу в бесконечной синеве рассмотреть звезды, серебристые облака, которые, как известно, уже в космосе, и прочую хрень. Побежали муравьи в кончиках пальцев. Потеплело. Но самое главное – стало невыразимо спокойней. Словно ты выбрался из самой людоедской чащи на лесную поляну с земляникой и лежишь себе, сельдь сельдью, и не надо... не надо никого больше ни понимать, ни принимать никого, таким, какой он есть, ни спорить, ни возражать, ни сомневаться. А только лежать и растворяться в мире, как растворяется в воде небрежно выплеснутый в нее бокал вина...
Что за пойло, кстати, это аи? «Столичную» вот знаю... Аи не знаю... Дегенерат. Маргинал. Тупица. Да. О чем это я?
Ах, да... Состояние эйфории длилось недолго. Но именно тогда я первый раз в жизни попросил догнаться, чего мне не позволили любящие родственники. Вот уроды. Зачем тогда вообще наливать?
С тех пор я часто вспоминаю кофейный ликер. И, кстати, редкий он оказался. Пойдите сейчас в горячительный отдел – много ликеров найдете, а вот кофейного – вряд ли. Припоминаю еще один ликер, но это, скорее, камуфляж уродства.
Мы ж с Вьетнамом сильно в советское время дружили. Так дружили, что они нам в качестве эксклюзивного продукта одно время подогнали стаю грузовых самолетов своего алкоголя. Ну, или табун железнодорожных составов. Среди откровенно поганой и мутной рисовой водки было изрядное количество так называемого «ликера». Как сейчас помню, был лимонный, апельсиновый, банановый. Еще какой-то. В бутылках ноль семьдесят пять. Отдавал он откровенной сивухой, из чего следовало, что сладкой патокой только маскировали происхождение. Но главным нюансом была крепость напитка. Он был сорокапятиградусный. А поскольку фруктовая эссенция скрывала горечь, то сплошь и рядом мужики перебирали сладенького. Хапнут на двоих пузырь – вроде стоят и даже радуются. А вот второй высасывается уже на автопилоте. Дно редко кто мог вспомнить.
Я к чему. Если бы мне в детстве такая отрава попалась, я бы переблевался, возненавидел бы дружбу народов и точно не стал бы завсегдатаем наркологического кабинета. А так я заглотил не только амброзию, но и крючок, на который позже крепко сел.
Шли годы. Аж два, по-моему, прошло. И из десятилетнего я превратился в двенадцатилетнего. На семейных праздниках я теперь больше отсутствовал, чем присутствовал, поэтому, ежели и представлялся случай принять на грудь, то это было во дворе. В сарае. В лесу. На речке. На стройке. Вообще во всех тех местах, где водится пацанва. Уже попробовал пиво. Вкус не приглянулся. Попробовал сухое. Заметно лучше, но не понравилось, что оно кислое. Водка считалась взрослым напитком, поэтому мы ее даже в расчет не брали. Но скинулись и купили «Стрелецкой». После нее в наших глазах на пару недель натурально поселился ужас. В компании юных прожигателей жизни я, помню, заикнулся про кофейный ликер, ребята сходили посмотреть на бутылку и купили яблочного вина. На мой резонный вопрос, где же ликер, они в ответ спросили, знаю ли я, сколько он стоит. Я сказал, что понятия не имею. Тогда мне налили полстакана янтарной, сладкой, крепкой амброзии, я ее выпил и до института уже больше ничего не пробовал. Не было смысла бежать от действительности.
Вспоминая это, я не могу сказать, что мы пили вот, прямо, жаждая – аж пиздец. Нет, конечно. Взрослые! Те, у кого сейчас деткам-кокеткам по двенадцать лет! Вы думаете, они играют в куклы? В прятки? В войнушку, в казаков-разбойников, в красных и белых, в шпионов, в салочки? Не-а... Они играют в ВАС. Чтобы потом ВАМИ и стать. А вы говорите, нынешняя молодежь ужасна... Ну не вы, не вы... неизвестный автор египетского папируса. Через полторы тысячи лет эти слова повторит Аристотель. И словно в насмешку еще через две Пикассо добавит: «Но самое ужасное, что мы к ней не принадлежим». Я не такой максималист, как он. К молодежи я отношусь безразлично. То есть если она завтра ВСЯ умрет, я буду против. На хрен мне эти груды гниющего мяса?.. Пусть живут. Они мне напоминают мальков золотых рыбок.
