13.10.1930. Всё утро созванивалась с Гизом. Опять договор не подписан. Денег нигде не платят. Живем в долг. Так как никому не платят, то из одолженного одалживаем во все стороны.
14.10.1930. Долго сидела у Володи.[123] Даже в трамвае плакала.
У Оси с Арагоном был великий спор о слове «говно» в «Во весь голос». Вечером Сема имитировал всех поэтов.
15.10.1930. Сдала школьного Маяковского. Встретилась с Элей у Володи. Заказала для Жени крендель. Арагон советовался с Осей какую кто должен написать статью.
В Известиях сегодня подвал Катаева «Имени поэта». Как от него избавиться?!
Ося читает прозу Гейне и в восторге.
16.10.1930. Попыталась с Осиных слов записать что-нибудь о Володе, но ничего не вышло.
После долгого перерыва собрались молодые рефовцы.
В комнатах холодно. Нет ванны. Машина чинится. Денег нигде не платят. Булька пристает. Трудно без Володика.
17.10.1930. Читаю все газеты от и до. Безыменский написал в Комсомолке о Володе под Володю же — вполне морковный кофе. А Уткин срифмовал — «кремень» и «не было время» — на русский на язык прихрамывая. Арагон все удивляется какие у нас все моложавые — думаешь лет 20, а оказывается — 35.
19.10.1930. В Гизе канитель с договором — юрисконсульт всё переписал наново и требует нотариальной бумажки — не верит Совнаркому. Звонила редакторша насчет школьного Маяковского — наркомпрос требует многоточие вместо слова «блядь». Пришлось заменить «Во весь голос» другими стихами во избежание такого безобразия…
В Литературной — отрывок из пьесы Олеши — какой-то сгусток пошлости. Все-таки это уже чересчур.
Волосит, маленький мой, Щенит. Сегодня поплакала у тебя в комнате на Лубянке — представила себе как все это случилось. Ужасно маленькая комнатенка.
20.10.1930. Пошляков развелось несметное количество. Меня от них выворачивает наизнанку. Кассиль сказал мне об Олешевском отрывке: «пока ничего не могу сказать». Поголовная пошлятина — интонацийки, платьишко, литературишка, взаимоотношеньица. Все врут, все всего боятся.
Меня подташнивает, зубы ноют — от этого. Тут все Арагоновские ругательства были бы уместны.
21.10.1930. 1) Договор еще не подписан,
2) я не получила денег,
3) машина еще не вышла из ремонта,
4) дров еще нет.
Все это должно было быть через 2–3 дня.
Это невыносимо, что Володя застрелился!
22.10.1930. Был Реф — почти все кроме стариков по обыкновению. Ося сказал о роспуске Рефа…
Ося вспомнил, что когда Володя ходил насчет журнала. Кажется в ЦК, ему сказали, что Реф решено не закрывать, на что Володя ответил: Реф никто не открывал и закрыть его нельзя, оттого что это не организация, а взгляд на вещи.
На 28-ое назначено следующее сборище.
Не могу ощутить смысла моего существования. Ни на минуту не забываю о Володе.
23.10.1930. Ося дал Семе тему для новой поэмы — к 50-летию убийства Александра II.
Арагоны в волнении — их посылают делегатами в Харьков.
24.10.1930. Вчера, наконец, заключили договор с Гизом.
25.10.1930. Ругалась на складе Мол. Гвардии оттого, что не хотели дать мне один экз. «Марша комсомольца», мотивируя это тем, что у них нет всех 25-ти причитающихся мне экземпляров. Разговор был по типу: an Bier verdienen wir doch und am Wasser garnichts. [124]
Петя собрал 9-й том.
27.10.1930. Не переставая, думаю о Володе. Хочется чего-нибудь самого лучшего — не сравнительно, а абсолютно.
Подписала в Гизе календарный план.
На ловца и зверь бежит — просматривала белогвардейский журнал и напоролась на хвалебную рецензию о Катаеве: о соц. заказе не может быть и речи, просто прекрасный русский писатель…
28.10.1930. Обсуждали ак. издание — Ося, Вася, Петя, Коля, Сема и я. Остальных не дозовешься — будем действовать самостоятельно и рассылать повестки.
30.10.1930. Сегодня по старому мой день рожденья — цветы, крендель, конфеты, Абрау — всё дареное — денег нет. Народу — человек сорок. Лучший подарок — К. сняли с Правды.
1.11.1930. Ося сегодня здорово объяснил: Литфронт и Реф — на полдороге на одном и том же полустанке, но паровозы у них повернуты в противоположные стороны — у Рефа от буржуазии к пролетариату, а у Литфронта — наоборот.
Когда представляю себе Володика по фотографиям получается крошечная модель Володи. Нужен гигантский портретище, чтобы была хоть тень иллюзии.
Ося пришел от Асеевых — там чехи и немцы приехавшие на съезд. Прочла статью Беспалова и Бескина о Володе — одна другой хуже, причем хуже — беспаловская: так цитирует стихи, что понять нельзя.
2.11.1930. Читала Эле кусок своих записок. Говорит, что «записки бесспорные», но при жизни издавать их не надо — не так поймут. А если издать, то разве только для того, чтобы получить право работать, чтобы «не сажали за обедом в конце стола».
Всем снится Володя: Эле — почти каждый день, а мне — нет.
Семиного отца спросили чем занимается его сын. Он ответил: А! Он пишет фантазии!
3.11.1930. Посидела у Володи, убрала комнату.
Эля и Арагон едут завтра в Харьков со всеми делегатами специальным поездом.
Когда осталась одна, думаю только о Володе. Сразу все мысли переключаются на него.
Очень хочется писать — боюсь только, что мало помню послереволюционного.
Ермиловская покаянная статья в Правде. Он порет себя по пунктам. Хорошо, конечно, такое отсутствие упрямства, но где гарантии на будущее?
Мои бесхитростные неприхотливые мечты: 1) Наладить в этом месяце издание 2) Похудеть 3) Сшить несколько новых тряпочек.
Придумывали с Осей заглавие моим запискам (дописанным!): Людье. Джунгли, Рассказ с пристрастием, Беспристрастный рассказ, Избранные рассказы Лили Брик…
4.11.1930. Арагоны отбыли в Харьков.
Про кого-то: он любит смотреть на голую женщину, но не любит, когда ему ее показывают…
Вчера опять звонили какие-то: можно Брик? Ха-ха-ха-ха… почему вы угробили Маяковского?.. и хлоп трубкой.
5.11.1930. В литгазете Сельвинский «Декларация прав поэта»: обзывает Володю жандармом. Коля написал дышащее достоинством письмо.
Оля Маяковская принесла банку айвового варенья — каждый ломтик напоминает Володика.
Вася предлагает завести карточку на каждое Володино стихотворение.
