То обстоятельство, что его задержали по нелепому подозрению в краже и привезли в отделение, его поначалу даже позабавило. Он терпеливо ответил на все вопросы, подробно описал события, свидетелем которых стал, лейтенанту со смешной фамилией Рожкин и начал ждать, что с минуты на минуту недоразумение прояснится и он поедет домой – рассказывать Каррен о своем маленьком приключении. Тут в кабинет привели бомжа, того самого бомжа, который украл у девушки кошелек, и с этого момента спокойная, благополучная жизнь профессора превратилась в кошмар. По нескольку раз в день его таскали на допросы, которые Рожкин начинал всегда одинаково, со слов: «Колись, гнида, все улики против тебя», а после требовал признания в преступлении, которого профессор не совершал. Доказать свою непричастность никак не получалось. Рожкин был так уверен в его виновности, что никакие доводы на лейтенанта не действовали. К тому же бомж, как выяснилось, при очной ставке назвал его своим подельником. Даже личность не удалось, что называется, удостоверить. По месту регистрации в РЭО Рожкину сказали, что квартира пустует уже несколько лет, так как хозяин уехал за границу. Выяснив эту информацию, Рожкин по каким-то причинам уточнять больше ничего не стал и совсем озверел. Не разрешил звонить домой, пока он не напишет чистосердечное признание, хамил и оскорблял. Никогда в жизни Валерию Аркадьевичу Яковлеву не приходилось испытывать подобного унижения!
Сегодня шел четвертый день его пребывания в КПЗ. Еще вчера он ругал себя, судьбу-злодейку и идиота Рожкина далеко не литературными выражениями. Страшно волновался за Каррен и за их будущего малыша, переживал, что не попал на день рождения к Полине, злился, что вообще вернулся в Москву. Время от времени в его мозгу всплывали отрывки из романа Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», и воображение рисовало мрачную картину: грязные бараки, зэки в полосатых робах, лютая холодная зима, злобные собаки, туберкулез… Он беспомощно метался на коляске из угла в угол, пытался выбить металлическую дверь камеры, за что тут же был наказан резиновой дубинкой по печени и спине. Обезумев от несправедливости, он рыдал, уткнувшись лицом в вонючие нары.
Но сегодня все изменилось – профессор неожиданно начал рассуждать здраво и успокоился. Времена репрессий канули в прошлое. Рано или поздно все прояснится, Каррен созвонится с Полиной, они будут его искать, найдут, вместе что-нибудь предпримут, и он выйдет из этого пропахшего мочой и потом помещения – оставалось только ждать, когда это произойдет. И он ждал. Ждал и думал, много думал: о двух женщинах, с которыми тесно свела его судьба. Заключение, как ни странно, дало ему возможность наконец-то разобраться в собственных запутанных чувствах. Он переосмыслил прежние поступки, о которых имел ранее неправильное представление, и все вдруг встало на свои места.
В коридоре послышались шаги, звякнули ключи, профессор перебрался на коляску и стал морально готовиться к допросу. Сегодня он решил молчать и не отвечать ни на какие вопросы: пускай Рожкин бесится, пускай бьется лбом о столешницу, а он будет смотреть на этого выродка и радоваться.
Металлическая дверь распахнулась, и профессор увидел на пороге высокого худощавого мужчину в грязном бордовом свитере и с огромной лиловой шишкой на лбу. Несчастного сопровождал конвоир, и профессор обрадовался, решив, что привели нового «заключенного» и теперь будет не скучно коротать время в камере. Радовало и то, что новенький не производил впечатления буйно помешанного и выглядел вполне вменяемым.
Однако вместо того, чтобы проследовать в камеру, мужчина строго обратился к конвоиру:
– Свободен.
– Слушаюсь, товарищ майор, – ответил конвоир, взял под козырек и испарился.
«К делу подключились высшие чины», – сделал вывод профессор и напрягся.
– Здравствуйте, – вежливо поприветствовал его высший чин. – Моя фамилия Быстров. Мы приносим вам, Валерий Аркадьевич, наши глубочайшие извинения. Обещаю вам, что лично позабочусь о том, чтобы виновник вашего незаконного задержания и заключения был строго наказан.
Профессор не верил собственным ушам. Он, конечно, ждал и верил, что его в конечном счете отпустят, но после знакомства с Рожкиным не думал, что это произойдет так скоро. От неожиданности он даже не обрадовался, а молча, без всяких эмоций, смотрел на своего спасителя.
– Я понимаю, что вам пришлось пережить, Валерий Аркадьевич. Поверьте, мне очень жаль, что так случилось.
– Я могу покинуть застенки каземата? – спросил профессор иронично. – Прямо сейчас?
– Да, вы можете покинуть это скверное место немедленно. Это ваше право. Только… Не могли бы вы уделить мне полчаса? Мне необходимо задать вам несколько вопросов. Это касается вашей знакомой – Полины Кравцовой, – тактично попросил майор.
– Что случилось с Полиной? – спросил профессор, и у него похолодело все внутри.
– Она в больнице, но состояние стабильное. Давайте переберемся в более удобное для разговора место, и я все вам расскажу. Повторяю: если вы не отказываетесь поговорить со мной.
– Да, да, конечно… Господи, что же случилось? Я отвечу на все ваши вопросы. Только мне необходимо позвонить жене.
– Не волнуйтесь, я ей звонил, все объяснил. Она едет сюда.
– Что ж, тогда я готов. Руководите.
Для беседы с профессором Сергей выбрал помещение, на двери которого красовалась потертая табличка: «Место отдыха советского милиционера». То ли по причине распада СССР, то ли по каким-то иным причинам, но комнату посещали редко. Работники органов правопорядка предпочитали отдыхать и работать в своих кабинетах, и помещение использовалось как склад для ненужных вещей и поломанной мебели. Одна часть комнаты была завалена рухлядью, но другая половина вполне подходила для разговора. У стены примостились два довольно хорошо сохранившихся кресла. Сергей обосновался в одном из них, профессор предпочел остаться в инвалидной коляске.
Быстров выбрал это помещение не случайно: хотелось расположить профессора к неформальной беседе – кабинет в этом случае, учитывая, в какой ситуации находился Яковлев последние четыре дня, имел бы обратный эффект. Пока они добирались до места, Сергей успел посвятить Яковлева в некоторые подробности несчастья, случившегося с Полиной. О своих первоначальных подозрениях в адрес профессора он умолчал, дабы не настроить собеседника против себя. Да и выглядеть в глазах Яковлева идиотом в данный момент не хотелось. Жена, несомненно, его просветит, но это будет уже после их разговора, рассуждал Сергей, разглядывая Валерия Аркадьевича. Лицо приятное, мужественное, открытый дружелюбный взгляд, темные волосы, на висках тронутые сединой, крепкие накачанные руки, мускулистый торс. Перед ним сидел сильный, не сломленный судьбой человек. К своему неудовольствию, Сергей Федорович должен был признать, что профессор, даже будучи инвалидом, вполне может нравиться женщинам. Да и ему самому он был симпатичен как личность, что почему-то несколько расстроило
