гораздо ближе батиной Центральной базы. Сидельников предложил общими силами провести еще несколько операций — и еще четыре фашистских эшелона полетели под откос. Работа подрывников пришлась по вкусу цуманским партизанам, самим захотелось работать так же. Решено было воспользоваться удобным случаем — послать вместе с возвращающимися батинцами делегата к Сазонову, чтобы через него связаться с Большой землей. Эту миссию пришлось взять на себя командиру отряда: товарищи безоговорочно доверяли ему. И вот Александр Филюк пошел с Сидельниковым к Олевску.
Правда, гораздо ближе — под Рудней Бобровской Степанского района. Ровенской области, — расположен был отряд полковника Медведева, но Медведев, ведя главным образом разведывательную работу, избегал связи с местными жителями и так законспирировался, что о нем мало кто знал.
Сазонов встретил Филюка хорошо и даже обрадовался.
— Чем больше, тем лучше. Переходите сюда, вливайтесь в наш отряд — здесь места хватит и дела хватит.
Но Филюк не согласился.
— А кто будет бить немцев на Волыни? Цуманский отряд не может уйти из-под Цумани — там и места знакомые, и полный контакт с населением, и громадные возможности работы не только на дорогах, но и в таких городах, как Луцк и Ровно. — Филюк хотел, войдя в подчинение Бати, оставаться под Цуманью.
Сазонов развел руками:
— Этого я не могу. Это должен решать сам Батя… И знаете что: сейчас я посылаю к нему связных. Идите и вы с этой группой — договаривайтесь.
Значит, еще полтораста слишком километров по лесным осенним дорогам. Но не таков был Филюк, чтобы бросить начатое дело: с очередной группой связи он пошел к Бате. Как раз в эго время и я шел со своей группой от Червоного озера на Украину. Где-то между Олевском и Припятью мы разминулись.
Григорий Матвеевич одобрил решение Филюка.
— Конечно, оставайтесь у себя. Будем держать с вами связь. И даже лучше будет, если вы свяжетесь с нашим отрядом под Ковелем. А со временем мы пришлем вам радиостанцию и радистов.
С этим и ушел командир Цуманского отряда с Червоного озера. А когда он добрался до своего лагеря, оказалось, что там уже есть радиостанция. Ее принесла группа парашютистов, недавно прилетевших с Большой земли во главе со старшим лейтенантом Алексеевым.
Кирилл Михайлович Алексеев родился, как и Филюк, в 1914 году. Были они ровесники, но как по- разному сложилась у них жизнь. Отец Кирилла в чине поручика командовал ротой на полях первой мировой войны, а после Октября вместе с ротой перешел на сторону революции и в гражданской войне командовал крупными соединениями Красной Армии. Кирилл с самого детства чувствовал себя военным. Десятилетка, кавалерийское училище, и по окончании его — два красных квадратика на синих петлицах: лейтенант. В 1941 году старший лейтенант Алексеев служил далеко от немецкой границы — в Закавказье. Побывал в Иране и уж только после этого попал на фронт. Защищал Москву. Тяжело раненный во время зимнего наступления 1941/42 года, долго лежал в госпитале. А в октябре 1942 года во главе небольшой группы парашютистов направлен был в Западную Украину.
Летели они на самолете знаменитого Груздева — Героя Советского Союза. Много десантников перебросил он через линию фронта, и те, кому привелось лететь с ним, гордились этим. Про него рассказывали анекдоты и легенды, считали, что он каким-то особенным чутьем умеет избегать фашистских истребителей и зенитного огня, что ему сопутствует какое-то особенное счастье. На этот раз, чтобы избавиться от преследования вражеского истребителя, Груздев вел свой самолет низко над самым лесом — чуть за деревья не задевал. Гитлеровец сверху пошел в атаку на Груздева и с пике врезался в землю, а самолет Груздева остался невредимым, и парашютисты без помехи приземлились.
Казалось бы, им надо радоваться и прославлять груздевское счастье, но они остались недовольны полетом. Дело в том, что группа Алексеева должна была высадиться в районе села Лопотинь, а когда поутру они ориентировались, оказалось, что Груздев сбросил их километров на сорок к западу — недалеко от Луцка. Радистка Нина Кокурина (у партизан она звалась Лялей) связалась с Москвой, и Москва приказала идти к назначенному месту. Сорок километров. На самолете это несколько минут, а пешком, по незнакомым лесам, скрываясь от фашистов, придется идти дня два… И на протяжении всей дороги десантники ругали летчика на чем свет стоит — и «воздушным сапожником», и «обозником», и «растяпой», и «блудным сыном».
Добрались. Остановив группу в лесу, Алексеев послал в Лопотинь разведчиков, но едва они показались на опушке, по ним открыли огонь. Один из них — Тяпкин по фамилии — был ранен в ногу повыше колена. Разузнав у встречных крестьян, что вокруг Лопотиня заготавливается лес для фашистов, а в самом Лопотине — более двухсот человек немецкой охраны, разведчики вернулись, ведя хромающего Тяпкина, и доложили обо всем.
— Вот он, счастливый случай, — усмехнулся Алексеев. — А если бы Груздев сбросил нас тут — попали бы мы как «кур во щи». А еще вы ворчали!
— Чего ворчали! — подхватил Демидов. — Не ворчали, а ругались. Вот тебе и «блудный сын»! Вот тебе и «воздушный сапожник»! Нет, он, должно быть, носом чует фашистов.
— При чем тут нос? Ну, просто везет человеку.
— И даже не в этом дело. Мы не различаем, а у него, наверно, какие-нибудь свои приметы есть. Ведь это его специальность.
Так была восстановлена слава знаменитого Груздева.
А с Тяпкиным стало плохо: рана гноилась, вокруг покраснело, начался жар. Пуля осталась в теле и с ней вместе, должно быть, кусочек грязной тряпки от брюк. А надо было все время двигаться: ведь у десантников в эти первые дни их работы не было никакого пристанища, никаких связей с населением.
Положение казалось безвыходным, но командир чувствовал: он должен найти выход — не бросать же товарища в чужом лесу. Было ясно: необходима операция, а у них не то что хирурга — у них и фельдшера- то не было. О больницах и о местных врачах нечего было и думать: они не для десантников. Надо своими силами, своими руками. Это может показаться нелепым: своими руками — хирургическую операцию! Кто решится? Чем? Как?.. И Алексеев решился, потому что это было единственной возможностью спасти жизнь человека. Он так и сказал Тяпкину:
— Терпи. Приходится рисковать.
Ланцет заменяла простая финка. Ее прокипятили в солдатском котелке и протерли спиртом; спиртом же обмыли и рану. Алексеев вскрыл опухшую загноившуюся рану, извлек пулю, смазал ихтиолкой и завязал. Это было очень трудно и потребовало громадного напряжения воли со стороны новоявленного хирурга. До известной степени помогло ему то, что он и сам перенес в госпитале серьезную операцию, но одно дело — оперироваться (и притом в нормальных условиях), другое дело — оперировать самому и в никуда не годных условиях.
А Тяпкин терпел, и, конечно, ему было еще труднее, чем хирургу: ведь никакого наркоза, кроме стакана разведенного спирту, дать ему не могли. Он терпел, понимая, что успех операции, а следовательно, и его жизнь в значительной степени зависит от его собственной выдержки и только кряхтел, когда было особенно тяжело, да скрипел плотно стиснутыми зубами.
Операция сделана была чисто и тщательно, и все же никто — и сам хирург в том числе — не могли быть уверенными в ее благоприятном исходе. А вдруг что-нибудь не так? Но кончилось все благополучно: рану затянуло, Тяпкин выздоровел. А за Алексеевым утвердилось почетное звание «хирург».
Неподалеку от Клобучина боец, посланный в разведку, прибежал обратно.
— Товарищ старший лейтенант, тут на болоте целая толпа народу. Ягоды собирают.
— Да разве по ягоды ходят толпой?
— Вот нам и подозрительно.
— Надо посмотреть. Идемте.
Идти пришлось недолго.
— Осторожнее. Вот за этими кустиками.
Из кустов на опушке сквозь редкие желтые листья видна была широкая кочкастая поляна. По ней, словно темные привидения, бродили, устремив глаза в землю и нагибаясь время от времени за ягодами, старики, женщины и дети. Их было не меньше полутораста, и все изможденные, оборванные, грязные.
