— Нет.
— Что же вы?
— Да ведь мы не умеем.
— А рыба-то осталась?
— Осталась. Вот, глядите, специально для вас два ведра.
Батя улыбнулся.
— Догадались!.. Это вы, должно быть, вспомнили Ковалевичский лес, когда без рыбы приехали… Ну, давайте!
Сам выбирал рыбу, мелкую.
— Вот это будет получше… А картошка есть?
Сам и картошку резал тоненькими ломтиками.
— Учитесь, как настоящую уху варят!
Когда уха была готова, угощал нас. Не знаю, как другим, но мне она не особенно понравилась. Так и сказал:
— Ничего особенного. Я не очень уважаю.
— Ну, значит, вы не разбираетесь в рыбе. Вы понюхайте, запах-то какой! Это — самый лучший запах!
— Для нас, — сказал я, — сама гарна рыба — цэ ковбасз або сало.
Вместе с Батей прибыл к нам Ярмоленко. Теперь он стал начальником боепитания, если можно говорить о такой должности в партизанском отряде. Он был доволен.
— Как хорошо, что я вас встретил! Снова я в рядах действующих бойцов. Нашел свое место… Вот только… — И он мгновенно погрустнел. — Вот только семья где? Как-то моя Галочка? Вы не слыхали, товарищ комиссар, ведь они вместе с вашими уехали?
— Трудно сказать, — ответил я. — Черапкину кто-то говорил, что будто бы наш эшелон фашисты разбили у Зельвы. Но эшелон этот мы сами видели, не наш. А где наши, живы ли, кто же знает?..
— Да. Конечно. Но как вы думаете, все-таки доехали?
— Думаю, доехали. Теперь уж, наверно, в безопасности.
Мне, как и ему, как и всякому, несмотря на полную неизвестность, хотелось верить в лучшее. И, стараясь разогнать мучившие его сомнения, отвлечь от невеселых мыслей, я перевел разговор от личного к общему нашему горю. Мы должны бороться, мстить не только за свои семьи, но за весь народ и в сознании своего долга черпать силы.
…А Батя во время этого посещения снова серьезно напомнил нам о бдительности, о том, что бдительность — это тоже оружие, и сейчас оно нужно нам, как никогда. Враг коварен, он пользуется всеми возможностями, чтобы разрушить единство народа, применяет все методы, вплоть до провокации, подкупа и обмана, всеми мерами воздействует на неустойчивые элементы.
— Еще раз проверьте свои явочные квартиры. Вы сами знаете, какие факты бывали. Малейшая неосторожность может стоить жизни не одному партизану.
Как он был прав тогда!
Четверо против восьмидесяти
В Симоновичах, самой ближней от нашего лагеря деревне, мы еще с осени завязали знакомства с наиболее надежными людьми. Были у нас там и разведчики, и связные, и постоянные явочные квартиры, и одной из таких квартир была хата Соколовских. Ею мы пользовались особенно охотно. Хозяйка, вдова лет шестидесяти, прожила нелегкую жизнь; нужда научила ее справляться с самой тяжелой работой не хуже мужчины, и хотя грамоте выучиться ей не удалось, она отлично разбиралась в том, что хорошо, что плохо, видела на фактах, что несет крестьянству Советская власть, — жить становилось лучше день ото дня, дети учились, росли, выходили, как говорят, в люди. Подвижная, энергичная, несмотря на годы, Соколовская до войны была активисткой, а во время оккупации стала помогать нам. Была она по-женски говорлива и по- женски упряма, из тех, за которыми всегда остается последнее слово. Это не мешало ей успешно выполнять любые наши поручения, даже такие, с которыми другой и не справился бы. Берет старуха корзину с рыбой или с яйцами и идет куда-нибудь — в Черею, в Лукомлю, в Чашники, будто бы на базар или в гости. Везде у нее знакомые, со всеми надо поговорить. И невинными казались эти расспросы говорливой и любопытной женщины. А она умела навести собеседников на нужную тему, из многословных ответов отсеять драгоценные для нас сведения, умела передать кому надо маленькую помятую записку или незаметно сказать несколько многозначительных фраз. А у себя дома она всегда готова была радушно принять наших товарищей, накормить и обогреть.
Дочь ее Нина, девушка восемнадцати лет, окончила среднюю школу и поступила бы в медицинский техникум, если бы не война. Такая же бойкая, как и мать, она деятельно участвовала в комсомольской работе и выполняла наши задания. Шумливая, веселая, задорная, и запоет, и спляшет, и других увлечет своим весельем — такой ее знали все. Многие на нее заглядывались, ухаживали за ней, но время ее, должно быть, еще не пришло: она думала об учебе. До войны ухаживал за ней и Корзун, делал ей предложение, она отказала, и Корзун женился на другой.
Меньше года прошло с тех пор, а Корзун уже прославился на всю волость недоброй славой как дезертир и шкурник, поступивший на службу к фашистам.
Были у вдовы Соколовской еще три сына: старший уже женился и обзавелся своим домиком, а младшие — мальчики 13 и 15 лет — жили с матерью. И еще жил в этой хате некий Сергей, окруженец в звании интенданта. Он тоже участвовал в работе Гурецкого отряда, некоторое время входил даже в состав руководящей группы, но не отличался храбростью и однажды покинул поле боя. С ним тогда поговорили по-серьезному, но каких-то особых мер принимать не стали. В бою всякое бывает. Когда в сентябре, после немецкой облавы, отряд покинул деревни и расположился в лесу. Сергей вернулся в Симоновичи и поселился у Соколовских. Мы пользовались его услугами — держали через него связь с нужными нам людьми, получали сведения о том, что где делается. Часть наших продуктов хранилась у него в каких-то тайниках, и он по мере надобности доставлял нам их, заботился о выпечке хлеба для партизан и т. д. Одним словом, живя в деревне, Сергей оставался активным нашим помощником.
В октябре мы вместе с Батей уходили в леса Белорусского государственного заповедника, а Сергей задержался в Симоновичах — обещал догнать отряд, да так и не догнал. Вернувшись в эти места, мы застали его все там же — у Соколовских, и он оправдывался, что не мог бросить больного друга — старшего лейтенанта Гришку, жившего по соседству, а потом и сам захворал. Это было правдоподобно, и только позднее выяснилось, что не друг и не болезнь помешали. Просто-напросто он оказался более удачливым ухажором, чем Корзун, — женился на Нине Соколовской и справлял в это время медовый месяц.
Партизаны возмутились, и некоторые требовали, чтобы Сергей был расстрелян, как явный дезертир.
— Война идет, люди кровь проливают, — говорил Куликов, — а такие вот подлецы своей радости ищут, молодых жен заводят, старых с детьми бросают.
— Ты, наверно, злишься на Сергея за то, что он убежал у тебя во время налета на Холопиничи? — спросил я.
— Нет, не только за это. Я его давно знаю — он в нашей части служил. И семью его знаю, которую он бросил. Вредный он человечишко. Вот увидите. Помяните мое слово.
Я многое передумал тогда, казалось, все взвесил и, хотя в душе соглашался с Куликовым, расстреливать Сергея не разрешил. И так уж немцы уничтожают много наших людей — слишком много! — а тут еще и сами мы будем стрелять своих же. Ни на минуту не забывая, что от трусости до предательства один шаг, я считал, что Сергей, постоянно связанный с нами, находящийся под нашим влиянием и наблюдением, этого шага не сделает. Во всяком случае, спешить с таким делом не следует, тем более, что Сергей нам нужен как наш представитель в ближайших деревнях — для связи, разведки, снабжения. Меня не смутила резкость высказываний Куликова, и, зная его упрямство и вспыльчивость, я предупредил его,
