— Да, это я. Подожди за дверью. Я скоро закончу.
Он собирался продолжить, но в это время офицер подошёл к нему и, схватив за волосы, приподнял его и швырнул на пол перед собой. Девушка смотрела на турецкого офицера широко открытыми глазами, в которых светилось изумление.
— Клянусь… — начал было Шукри бей, пытаясь приподняться, но тут же получил удар ногой в лицо. Он снова опрокинулся на пол. А в следующую минуту в его горло упёрлось острие сабли. Шукри бей смотрел на офицера удивлёнными глазами. В его глазах начал появляться ужас, когда он услышал армянскую речь. Не убирая с его горла шпаги, офицер потянулся и развязал узел, приковывающий девушки к кровати. Когда она поднялась с кровати, он вытащил у неё изо рта кляп и спросил на армянском:
— Есть здесь лампа с маслом?
Девушка кивнула.
— Принеси. Только тихо.
Девушка накинула на себя халат и выбежала из комнаты.
— Тебе нужны деньги? — с надеждой спросил Шукри бей.
Вместо ответа офицер убрал саблю и, схватив за волосы, бросил его на кровать. Шукри попытался было сопротивляться, но получил несколько сильных ударов рукой в лицо. Он упал ничком на кровать и, схватив сломанный нос, из которого хлестала кровь, застонал. В этот момент прибежала девушка с лампадой.
— Что? — негромко спросил офицер, нагнувшись над Шукри беем. — Больно? Это тебе не женщин мучить и детей стрелять. Здесь надо как мужчина сражаться…мразь…
В следующие минуты руки Шукри бея привязали той же верёвкой, которой он привязывал девушку. В рот ему засунули кляп. Затем его же ремнём офицер стянул ноги Шукри бея и привязал к другой стороне кровати. Так он и остался лежать. Обнажённый и привязанный. С глубоким ужасом глядя на своего мучителя. Но это было ничто, по сравнению с тем, что с ним стало, когда он услышал последние слова своего мучителя.
— В нашем народе есть обычай, — негромко произнёс офицер, — муж всегда выполняет обещание, данное его женой. Помнишь её слова, Шукри бей? Помнишь женщину, которой ты изуродовал лицо? Помнишь детей, которых ты убил? Да…да, — офицер кивнул головой, когда увидел, как расширились глаза Шукри бея, и он начал вырываться. — Ты прав. Я муж этой женщины. Я Кес Арут!
Арут взял из рук девушки горящую лампаду и, размахнувшись, швырнул её в лицо Шукри бея. Лампада разбилась. Масло начало растекаться по лицу и мгновенно вспыхнуло. Раздались глухие стоны. Всё тело Шукри бея начало дёргаться. Огонь охватил постель, на которой он лежал. С минуту Арут стоял и смотрел на агонию Шукри бея, а потом повернулся к девушке и коротко бросил:
— Уходите из этого мерзкого места. Скоро здесь всё сгорит!
Когда Арут вышел из притона, там уже раздавались истошные крики хозяина. Из окна выбивалось пламя. Девушки хлынули наружу, спасаясь не столько от огня, сколько от неволи.
Арут сел в крытый экипаж, стоявший за углом. Через четверть часа он постучался в дверь жёлтого особняка. Ему сразу открыли дверь. Человек, встретивший его, сразу проводил его в гостиную. Там его уже ждал Лущев. При виде Арута, он поднялся.
— У меня плохие новости! — коротко сообщил Лущев, с сочувствием глядя на Арута.
Арут был готов к этому. Но всё равно не смог сдержать своих чувств и рухнул на стул.
— Из Эрзрума в Алеппо пришли только одиннадцать человек. Все остальные умерли. Одна из выживших женщин и рассказала всё. Она хорошо помнила твою жену, которая вступилась за честь её дочери. Их убили возле Урфы. Один солдат отвёл их в лес и застрелил. Твою жену, дочь и ещё какого-то пожилого мужчину. Вероятнее всего, это был её отец.
— Я остался совсем один, — прошептал Арут, — совсем один.
Глава 24
12 октября 1915 года
Константинополь. Российское посольство.
— Действия в отношении армянского народа осуществлены. Армянского вопроса больше не существует!
Зиновьев оторвался от чтения, чтобы бросить взгляд на вошедшего Лущева.
— Этими словами Талаат паша открыл заседание правительства, — продолжал диктовать Зиновьев, телеграфисту, — на заседание присутствовали представители германской дипломатической миссии. Как стало известно, специально созданный отдел по депортации армян вёл строгий учёт предпринимаемых мер. Одна из которых предусматривала приём данных от всех начальников конвоев. Каждые две недели, — продолжал диктовать Зиновьев, — начальники конвоев должны были отсылать сводки о количестве погибших армян. И это правило неукоснительно соблюдалось. Приведены цифры об общем количестве умерщвлённых в результате действий правительства в вилайетах: Ван, Себастия, Эрзерум, Диарбекир, Харберд, Киликия, Западной Анатолии, а так же…некоторых других областей Османской империи. Жертвами политики младотурецкого правительства стали 1.000.000 армян. Как заявляет Талаат паша: «В ближайшие месяцы оставшиеся в живых армяне будут депортированы в пустыню, где созданы для этой цели концлагеря».
Продиктовав телеграмму, Зиновьев взял папку с документами под мышку и пожал руку Лущеву.
— Давно приехали, Лущев? — спросил он, выходя вместе с ним из комнаты.
— Утром! — ответил Лущев. — Я на несколько часов. Снова уезжаю. Поеду в Алеппо. Там возникли некоторые вопросы, требующие моего присутствия.
— Жаль. Мне признаться, не хватает вашего общества, — откровенно признался Зиновьев.
Лущев улыбнулся.
— Мне тоже!
— И что ж, прямо сейчас уезжаете? Может чаю перед дорогой?
— С удовольствием!
— Тогда пойдёмте!
Зиновьев проводил Лущева в свой кабинет, а чуть позже появился и чай с пряниками. Прежде, чем приступить к чаепитию, Лущев положил на стол Зиновьева связку бумаг и попросил:
— Сохраните до моего приезда!
— Что это?
— Заметки. Некоторые документы. Свидетельства людей, с которыми мне довелось беседовать за эти несколько месяцев.
— Взглянуть можно будет?
— Почему же нет? Мне нечего от вас скрывать!
— Благодарю вас!
— Не стоит, милостивый государь. Да и подумайте, прежде чем читать эти документы, — посоветовал Лущев, — это не каждому под силу.
— Что вы имеете в виду, Лущев?
— Содержимое, господин Зиновьев. Там описываются события, которые, поверьте, далеко не каждому под силу не то чтобы осмыслить, а просто прочитать. Поэтому, подумайте, прежде чем откроете хотя бы один из этих документов.
— Вот уж не думал, что вы такого мнения обо мне. Я не робкого десятка, господин Лущев. Смею вас уверить в этом.
