ты не откроешь.
— С чего ты взяла?
— Видно же. — уточнять я не решился, так что она продолжила: — Хозяин сам еще не отпер ее. Для этого человека чудес не существует, он не верит в необыкновенное и даже не знает о нем. Его мир слишком прост и понятен для этого.
— Предлагаешь выбрать другого?
— Нет, сгодится и этот.
— Каким же образом?
— Все люди должны спать.
Я почти сразу понял, о чем она. Но все же уточнил:
— А если он не спит? Не хочет спать?
— А кто его спросит? — пожала плечами она, разматывая ленту. Так я и знал. Великолепно.
Полоса мягкого золота зависла над ее руками, плавно покачиваясь. Суок медленно подняла руки к вискам и вдруг резко выбросила вперед правую ладонь. Изогнувшись, подобно атакующей змее, лента прянула вперед и с силой хлестнула по двери передним концом. Суок тут же быстро отвела руку назад — лента сразу отпрянула, как притянутая к пальцам, — и вновь с резким щелчком ударила атласом в дерево. Дверь задрожала. Все-таки будем ломать?
Оказалось — нет.
Третий удар сотряс дверь — и лента будто прилипла к ней, распластавшись на коричневом дереве золотой рекой. Суок, прикрыв глаза, описала левой рукой не то круг, не то спираль. Желтая кривая зазмеилась по дереву, выписывая зигзаги. За ней оставался бледно-желтый след. Следы встречались, перекрещивались, смешивались, их становилось все больше и больше, и вот уже весь дверной проем был скрыт от нас прямоугольным полотнищем цвета сгущенного солнца. Из него струей шампанского вынеслась лента и, обвившись вокруг руки Суок, вползла к ней на платье, сомкнувшись на волосах.
— Идем, Отец, — она повернулась ко мне. — Он уснул.
— Идем в это? — уточнил я.
— Да. Этот проход ведет сквозь его сон наружу. Пойдем же, ты ведь устал.
— Не особенно, — снова соврал я. Сказать по правде, отдых бы мне не помешал. Лаплас совсем загонял меня по своему Перекрестку. Несолидно будет уснуть по дороге на плече у маленькой девочки, вы не находите?
— Ты опять шутишь, — улыбнулась она. — Я же вижу, как у тебя дрожат пальцы. В этом месте трудно находиться. Пойдем.
Вот и спорь с ней после этого.
Золотое поле приняло нас уже знакомым желтым туманом, разразившимся с всех сторон. Волна тепла, легкое головокружение, отзвук далекого колокольчика над диким лугом в солнечный день — и я ступил на заплеванный пол.
Мы были в подземном переходе. Со всеми его прелестями: графити, фанерные ларьки, полные окурков урны и какие-то мутные личности вдалеке у стены. У моих ног на полу, осиянный свечением золотой воронки, музыкальнейше храпел бомжеватого вида старик в ватнике. Рядом валялась пыльная ушанка с несколькими бумажками внутри. Однако! А у деда-то счастливый день: какие-то сумасшедшие альтруисты накидали в шапку сотенных, виднелась даже зеленая тысячная.
Воронка потухла, дед зачмокал губами, но просыпаться не стал. Зря. Пожав плечами, я выгреб из шапки деньги, спрудил награбленное в карман и пошел к лестнице. Зимний ветер на поверхности швырнул мне в лицо смесь вечернего воздуха и выхлопных газов.
Не слишком-то отличаются разные миры. Ох, не слишком.
Коракс
Воды приняли покорное тело, унося его вниз, но в изогнутых усмешкой губах и каменно-напряженных руках нельзя было обмануться. Под видимостью смерти таилась жизнь, сосредоточенная, ожесточенная, готовая к схватке за власть над реальностью. И подтверждением ее бился и трепетал между ладонями воздушный пузырь, исходящий дорожками мелких собратьев, укрытие, позволившее сдержать обещание и не оставить Кассия позади.
Мысли были такими же тяжелыми и текучими, как и новое дыхание, колеблющимися, расходящимися кругами — но нечто не давало им превратиться в аморфную массу, нечто, светившееся во влажной темноте, крупица теплая, чистая, твердая, прячущаяся глубоко за костяными оковами ребер.
Слабый свет ее не проникал далеко, но и его было достаточно, ведь не им я собирался бороться с темнотой, тем более что глаза были все еще закрыты. Нежные, тонкие, трепетные ростки серебра, боязливо парившие в кругу света, стрелами рванулись во все стороны, лишь только ноги коснулись дна Лабиринта, вспарывая податливую жидкость и поднимая тучи пузырьков. Мерцающее облако наполнило собой глубины, но ощутило лишь пустоту. Нет, были на месте и стены, и галереи, и уродливые хранители, и ставший ловушкой проход в Улитку, но не было главного — её. Соу исчезла, и вода молчала, скрывая, куда унесла ее — но серебро говорило, и разум подтверждал, что нет теперь в Лабиринте путей, кроме единственного губительного и неизбежного спуска в святая святых, в тайные недра Улитки.
Прикованные к полу собой гиганты грустно смотрели на кажущуюся крошечной фигурку со светящимся пузырем в руках, которая медленно и тяжело шагала к круглым воротам, преодолевая продолжавшее наполнять Лабиринт течение.
Своды Улитки были покрыты тяжелым узором неясного назначения — то ли ребра жесткости, то ли извилины металлического мозга, то ли очередные магические чертежи, ноты звучавших тут песен, пришедших извне.
Мы спускались, и серебро задевало натянутые вдоль стен струны, отзывавшиеся тихо и жалобно. Тоннель сужался, скручивался, устремляясь в самое себя, и через два с половиной оборота нас встретила круглая камера, тускло освещенная плавающей посредине ретортой, издающей низкий гул. Несомненно, это был один из предметов наших поисков, но сейчас я не был этому рад — скорее наоборот, разочарован. Но она тянулась ко мне, круглобокая, сияющая, дождавшаяся, и не принять ее было невозможно.
Тонкое стекло вошло в грудь, мерцая и переливаясь, возвращая еще один полузабытый аспект меня — восторг перед гармонией и слезы, способные пролиться в восхищении ею. Чистота и свежесть восприятия — вот что таилось на дне изогнутого сосуда, вернувшегося к законному хозяину.
И лишенная смысла, потерявшая цель, схлынула вода и пропала, освобождая путь обратно. Несколькими рывками мы с Кассием преодолели опустевшие витки Улитки и вырвались обратно через медленно закрывающуюся сегментированную дверь.
Соусейсеки не попала в Улитку, но и в Лабиринте ее не было.
Взгляд ухватил нечто знакомое, но это было слабым утешением. Я наклонился и бережно поднял промокшую и потемневшую от воды синюю шляпу.
Антракс
Россия этого мира действительно как две капли воды была похожа на ту, в которой я родился. Когда я переходил через улицу, меня едва не сбили промчавшиеся на красный со скоростью истребителя белые «Жигули» с медведем на капоте. Жирный мент — или уже «понт»? — в стакане ДПС старательно смотрел в другую сторону. Патриции… А, плевать. Мне с ними не жить.
Суок не было со мной — я категорически настоял, чтобы она отправилась в Пад и в нужный момент открыла мне туда дорогу. Убедить ее было трудно — она по-прежнему относилась к Черному Облаку с отвращением, — а приказывать я не хотел. Методом тонких намеков и экивоков мне кое-как удалось до нее донести, что мне будет куда удобнее жить в своей кузне, чем в том переходе. Квартиры у меня тут, естественно, не было, а наличности, что я прихватил с собой и секуляризировал у бомжа, едва ли хватило бы даже на койку в общаге. Да и как селиться в общаге вместе с ней? Нет уж, спасибо.
Целью моей нынешней вылазки были рекогносцировка местности и поход по магазинам. Мне порядком надоели бомжпакеты, да и Суок почему-то хотелось побаловать — хотя самым любимым ее блюдом по- прежнему оставалась тривиальная растворимая каша. Прибережем концентраты на потом.
Выйдя на тротуар — интересно, в каком городе я вообще нахожусь? — я огляделся. А улицы тут не в пример красивее, чем наши — не зеленая полоса, а самая настоящая роща, хоть и лысая по-зимнему. Слева лес, справа лес, посреди — головорез… То ли из песни Высоцкого, то ли из какой-то книги. Это я-то
