Беспомощность опять сдавила его, и вновь, в который раз за эти дни, он успокоил себя мыслью о том, что это пройдет. Это пройдет. Если он будет аккуратен.
Анжей уселся в кресло. Его руки коснулись лежавшего перед ним на столе листка бумаги, на котором была вычерчена какая-то причудливая загогулина. Сощуренные глаза кукольника следили за указательным пальцем, двинувшимся по поворотам и изломам узора, делая редкие остановки. С каждой такой остановкой взгляд его все больше тускнел.
С уже привычным беззвучным шелестом погружающееся в Белый Туннель сознание распалось надвое, устремившись в противоположные стороны.
Будем стараться, я. Да. Будем стараться.
* * *
Шли дожди. Бесконечные, серые, они заволокли собой небо и растопили землю. Время тянулось невообразимо медленно, наполненное мыслями и вопросами, которые некому было задать. Удивительно, но вместо ожидаемого подъема я впал в глубокую тоску, которой не было объяснения. Сломанное сердце давало о себе знать временами: глупо хихикая или неожиданно заливаясь слезами, я производил впечатление свихнувшегося, и что хуже, сам это понимал. И еще кое-что беспокоило все больше — лишившийся опоры в виде эмоций разум стал говорить совсем другим языком — ведь теперь большую часть времени я чувствовал лишь пустоту внутри.
Ночами, когда все засыпали, я одевал личину старого часовщика и выходил на веранду — или как это у них называется? — сидя на границе сухого дерева и льющейся с небес воды. Усталость. Не физическая, точнее, не только она. Внутренняя, глубокая, как колодцы и шахты моего сна. Зачем я все это делаю? Чего добиваюсь? Ведь есть отличная возможность остановиться и сберечь все, как оно есть сейчас. Мы, наверное, бессмертны, хоть и не неуязвимы. Соусейсеки будет со мной, пока окончательно не убедится в бесплодности поисков — а быть может, и потом. В конце концов, куда ей уходить без Розы и зачем?
А если мне все же удастся выяснить, где притаился сон Отца и спуститься туда — это же смерть? Окончательная, необратимая. Стоит ли мечта Соу так дорого? В конце концов, у меня в руках сейчас полным-полно козырей, которые я почему-то собираюсь растерять. Да и вообще, стоит ли жертвовать собой ради той, что живет со мной только ради своей цели? Или все же не только из-за этого?
С другой стороны, к чему затягивать неизбежное? Разве есть в этом унылом мире цели достойнее? Слава, богатство, власть, быть может, сила? Наслаждения всех сортов? Семья и род? Все это и еще больше могла дать мне Тень, чье предложение я отверг. Что с того, что ее мир был бы иллюзией — какая разница? Впрочем, во сне мною двигало нечто другое, и сейчас я не мог понять, что именно. Неужели я был ослеплен?
Неужели даже теперь я все равно один — навсегда? Тело героя с потерявшейся душой — что толку во внешних атрибутах, если внутри ничего нет?
Дождь шумел, стекая с крыш и барабаня по черепице. В саду разливались лужи и вспомнилась приходившая через них Барасуишио. Что сейчас делает пан Анжей? Пытается починить свою любимую дочь…или создать новую?
Словно в ответ на мои мысли одна из луж, наибольшая, засветилась изнутри призрачным светом Н- поля. Барасуишио?
Но никто не спешил появляться из мерцающей ряби и, движимый странным равнодушным любопытством, я вышел под дождь, оказавшийся неожиданно теплым. Босые ноги шлепали по прохладным потокам…ох, это душное лето…и сколько же я все-таки спал?
За слоем воды, конечно же, не было Анжеевой дочери. С чего я вообще решил, что она может быть жива?
— Доброй ночи, волшебный кролик, — равнодушно сказал я, останавливаясь на краю светящийся лужи.
— И вам доброй ночи, сэр, — отвечал Лаплас, — Я не вовремя?
— Нет, отчего же, это не совсем так.
— Я пришел поздравить вас с этой невероятной победой, но…
— Но вместо торжествующего чемпиона встретили всего лишь старика.
— Об этом книги не упоминали, правда?
— О чем, Лаплас?
— О том, что делать дальше. Май-май, сколько же я вас успел повидать…
— Ты говоришь загадками, как обычно.
— Такова моя природа, что тут поделаешь. Но я могу и пояснить, что имею в виду.
— Хочешь сказать, что всякий, прошедший Магистериум, испытывает подобное?
— Рано или поздно, сэр, но быть может, не так быстро. Я вижу, вы пошли каким-то необычным путем, хоть он и не принес вам счастья.
— Кто знает, кто знает. Быть может, это все проделки дождя…
— Вы растеряны перед лицом реальности, сэр. Не знаете, чего хотеть теперь. Я мог бы стать вашим проводником в новой жизни, достаточно только заключить…
— Нет.
— Ах, это очаровательное упрямство! Но почему, почему все вы так сопротивляетесь неизбежному?
— Хочешь поговорить об этом всерьез, а? Этой ночью у меня много свободного времени.
— Собираетесь открыть душу кролику из Зазеркалья, сэр? Видимо, крепко вас зацепило все произошедшее! Но я послушаю — нехорошо было бы бросить вас тут одного!
— Душа — единственная настоящая ценность в моем распоряжении, и закладывать ее так дешево было бы глупо.
— То есть это банальная человеческая жадность — продать подороже, сэр? Не ожидал.
— Нет такой цены, Лаплас, нету. Как бы ни было плохо, всегда может быть хуже…
— Всегда будет хуже. Чем дальше, тем хуже — это закон. И вы сами это прекрасно знаете, сэр.
— Не верю. Дальше будет только иначе.
— Не верите или отказываетесь верить? Все, что случалось с вами, подтверждает это, но вы закрываете глаза от света истины.
— За последнее время случилось слишком много всего, что доказывает обратное…
— А сейчас вы стоите под дождем, дрожа в темноте, и не замечаете этого от боли внутри. И кто прав? Я прав, сэр, я.
— Тогда нет смысла бороться?
— О нет, есть. Есть способ все прекратить, все стереть, будто бы и не было этого безумного мира, и никого из нас и из всех живущих и живших и тех, кто придет потом.
— Лаплас?
— Я ведь говорил, с кем сражаюсь, но быть может, не упомянул, зачем. И все же наш враг, враг общий, не кто иной, как творец этого мира.
— Ты знаешь о нем больше, кролик, но я не собираюсь бросать ему вызов. Только спросить. Не более.
— Смешно! 'Просто спросить…' — передразнил меня Лаплас. — Думаешь, ты первый? И скольким из вас он ответил?
— Но кто другой скажет, зачем я здесь? Зачем делаю все это? В чем смысл?!
— Можешь помолиться, — издевательски рассмеялся Лаплас. — быть может, он послушает.
— Не выйдет. Я не святой, чтобы спрашивать напрямую.
— Конечно, не выйдет. Впрочем, ни у кого не выйдет. Стал бы ты отвечать своему рецептору, если бы он вдруг спросил тебя, в чем смысл его существования? А если бы все они, перерождающиеся, день и ночь лезли к тебе с этим вопросом?
— К чему ты клонишь?
— Бог живет через нас, мы, все живые и не очень, делаем его бытие чуть более интересным. Ты обижался на меня, смотрящего ваше представление, а на него — не хочешь ли? Ты скажешь — он любит нас, а я не стану отрицать. Ты ведь тоже любишь литературных героев, верно?
— Хочешь сказать, что он читает мир, как книгу?
