— В точку! Он 'читает' Деревья, которые растим все мы. Ты не думал, почему люди так слабы и беспомощны?
— Чтобы из пылинки иметь возможность прорасти в бесконечность.
— Чушь! Вы, все вы — его рецепторы! Ваши души, ваши эмоции, жизни, создающие бесконечные вероятности, видимые во всей полноте только им — вот зачем вы живете!
Он сопереживает вам, каждому и всем вместе, от человека до цивилизации, своему величайшему творению, и вряд ли отвлечется на одного маленького человечка, точку в этой картине!
— Вряд ли? Или все же никогда? Должен быть способ…
— Я мог бы подсказать, но ты ведь упрям, медиум…
— Упрям. Видишь ли, когда-то я хотел быть мучеником, и до сих пор нахожу в этом нечто притягательное. Но концовки мне никогда не нравились. Я представлял, как в конце ставший святым не умирает, а обретает силу, чтобы наказать обидчиков…
— Видишь, — засмеялся Лаплас, — ты с детства стоишь на верном пути! Сила, способная изменить мир, и неважно, за кого страдать, чтобы получить ее — ведь весь мир сейчас сплошное страдание! Так почему же ты отказываешься от моих предложений?
— Я должен попробовать достучаться до небес, прежде чем отвернуться.
— Пробуй. Твой учитель тоже пробовал.
— Розен?
— Прежде чем прийти ко мне, он попытался и был наказан. Я оказался добрее, чем тот, к кому он пытался обратиться.
— Наказан? Но за что?
— За беспокойство. И не говори, что я не предупреждал. А ведь он и потом упрямо настаивал на своем. Бедняга, ошибшийся в собственных целях.
— Вот значит как. Спасибо, Лаплас.
— Спаси. тьфу! За что?
— Ты подсказал мне, что нужно искать. И подтвердил догадки.
— Что? Какие догадки?! Так ты… — Лаплас впервые вышел из образа спокойной вежливости.
— Я лишь поговорил с тобой по душам, кролик. Ты отличный собеседник, но вот одна беда — слишком увлекаешься пропагандой. Меньше фанатизма, меньше.
— Ты напрасно решился играть со мной, человечек, — Лаплас снова был спокоен, — знай свое место! Вы — мои игрушки, а не наоборот, и у тебя будет случай в этом убедиться.
— Об некоторые игрушки можно пораниться, сэр. А некоторыми — подавиться. Спокойной ночи.
— Мы еще встретимся, медиум.
— Несомненно, Лаплас, несомненно.
Шатаясь, я медленно побрел прочь, не разбирая дороги. Единственная мысль колотилась в голове, перекатываясь туда и обратно — «Он не настолько всеведущ, как хочет казаться!»
— Мастер!
Чей-то голос доносился издалека, знакомый, встревоженный, но я не мог понять, с какой стороны зовут. Внутри было тошно и тяжело, кровь гулко стучала в ушах. Озноб заставлял зубы выбивать чечетку, руки мелко тряслись…неужели я снова заболел? Или рассерженный кролик проклял меня из Зазеркалья?
— Мастер! Мастер!
Зачем столько крика, ведь я никуда не делся, стою здесь, в саду, промокая под ливнем, холодным, как мое сердце…что за путаница, почему…зачем я здесь?
— Мастер, что ты тут делаешь так поздно? В такую погоду? Пойдем в дом, не упирайся, — маленькие теплые ладони тянули меня куда-то и я плелся следом, просто потому что не было смысла сопротивляться. — Ты болен, мастер? Что с тобой?
Ступеньки оборвали непростой путь, подвернулись под ноги острыми деревянными ребрами и ватное тело обмякло и рухнуло, подминая под себя Соусейсеки. Она только коротко вскрикнула и замерла, не пытаясь выбраться из-под моей туши, а я почти ничего не понимал, воспринимая случившееся как сон или бред.
— Ты слишком тяжелый! — наконец сказала она. — Вставай, пожалуйста, осталось совсем немного!
Я попытался перевернуться, но слабая рука только скользила по гладким доскам веранды.
— По… моги… — прохрипело саднящее горло, — Не…могу…
— Сейчас, потерпи немного, сейчас станет легче, — ладошка уперлась туда, где за ребрами бешено билось сердце. — Я попробую запечатать…
— Нет, — я уже немного приходил в себя, — не нужно. Это от сна, все от сна…надо вернуться, исправить…
— Ты бредишь, у тебя жар, — Соу удалось перевернуть меня на бок, — Я запечатаю…
— Не нужно… это все от Сердца, из-за него… — нужно было сказать ей, успеть передать, пока еще не поздно, — Послушай… запомни, если я не выживу, запомни… Лапласа можно обмануть.
— Что? О чем ты? Зачем ты говоришь такое? Все будет хорошо, ты выздоровеешь!
— Он не всеведущ, он не арбитр… — шептал я, — он всего лишь игрок…
— Мастер!
Черное покрывало неба, расшитое искрами звезд, вращается надо мной, и восторг смешивается с приступом тошноты, когда обороты стали слишком быстрыми. Но тело тут не восставало против меня, не пыталось умереть, и я поднялся, пытаясь удержать равновесие — ведь почему-то очнуться довелось на раскручивающемся маховике, который норовил меня сбросить.
Город почти не изменился с тех пор, как я в нем побывал, только вот там, где раньше царапал небо зуб старой башни, теперь поднялось из обломков серебристое Дерево, а ниже копошились сотни странных созданий. Чинили Сердце?
Я неторопливо спускался к ним, глядя, как несчастные тщетно пытаются что-то исправить. Но тут нужно нечто большее, чем количество или усердие. Нужен мастер.
Расслабившись и раскинув руки, я позволил ветру подхватить меня и унести, словно пушинку, вверх, где среди тихого звона цепей и парящих кристалликов витал остров с железной иглой посредине. Где еще искать Тень, если не на троне этого странного мира?
Забавно все вышло — стоило сломаться моему внутреннему компасу, и вопросы закружили разум, сбивая с пути. Можно было бы искать ответы, добиваясь истины, но был и другой путь. Восстановить статус-кво и заставить их исчезнуть или стать неважными гораздо проще, чем искать ответы, верно?
* * *
— Как пляшет огонек!
Сквозь запертые ставни
Осень рвется в дом.
— Что это?
— Это Рэйджан, старинный поэт. У него очень печальные стихи. Они мне всегда очень нравились. Хотя… Я так давно никого, кроме него, не читала. А недавно вдруг вспомнила, ну, когда уже переехала домой… Есть ведь и другие. Мацуо Башо, например:
О, проснись, проснись!
Стань товарищем моим,
Спящий мотылек!
Красиво, правда? Или Исса Кобаяши:
Из далеких гор
С вихрем прилетела к нам
Снежная буря!
Плачет ива на ветру
Белой влажною росой.
Но здесь уже пять строк, картинка объемная, но штрихов в ней больше. Хотя и трехстишия ему удавались хорошо. Вот это мастера! Хотела бы я так управляться со словами. А ты?
