всегда приятнее общаться, чем с некрасивой. Потянет на афоризм, интересно?
Чашку, из которой я пил, украшала гордая фигура грозно нахмурившегося и сыплющего искрами из щек отважного покемона Пикачу. Забавно — в своем роде, это была уже реликвия, почти антиквариат. Времена, когда у нас в стране усиленно форсили этот бесконечный «Наруто» для любителей природы, миновали много лет назад, а вместе с анимешкой ушли в небытие и товары, ради которых шла раскрутка. На мой вопрос Наташа, смущенно зардевшись, созналась, что в детстве была знатной покеманкой и собирала все связанное с карманными монстрами. Рисунок был редким, необычным — как правило, на сопутствующие товары лепят жизнерадостных и оптимистически улыбающихся героев. Когда я намекнул, что на еБэе такую чашечку можно продать за неплохие деньги, она звонко рассмеялась и перевела разговор на другое.
Мы сидели на кухне, за расхлябанным столом, и болтали о всякой ерунде. Я без всякого смущения хрустел печеньем из хлебницы — впрочем, она и не протестовала. Кухонька была милая, со вкусом обставленная самодельными безделушками, правда, места в ней явно было маловато. Впрочем, нам его хватало.
— Я еще раз извиняюсь, с моей стороны это было совершенное свинство. Недавно подругу изнасиловали прямо на улице, вот и трясемся все. Да и вообще напряг в последнее время страшный: работа, учеба… Вы кто по профессии?
— Да как вам сказать… Разные имею. Сейчас зарабатываю фрилансом. Курсы бухучета пригодились. Забавно. Записывался-то я на них в институте просто для галочки.
— Действительно, забавно. А я медсестра. На нашем УПК училась. Хотела поступать на дизайнера в строительный, но знакомые отговорили.
— Отчего же так?
— Там основные предметы все на рисовании да на лепке построены. Не то чтобы рисовать совсем не умею, но школ с уклоном не заканчивала. А тут, к тому же, строгих стандартов нет, оцениваются работы, в основном, по принципу «нравится — не нравится»… Большой простор для злоупотреблений, в общем. Я ведь не Рокфеллер, чтобы за каждую сессию пятнадцать тысяч отстегивать.
— Неужели все так плохо?
— Еще не предел, между прочим. Каждый препод свое талдычит, ничто ни с чем не сходится и все гребут напропалую. Засаживают внаглую тоже. Подруга там училась, рассказывала. Ей на двух работах вкалывать приходилось, чтобы не вылететь.
— Но теперь, я надеюсь, все в порядке?
— Какое там в порядке… Кому они сейчас нужны, дизайнеры эти? Только и слава, что специалист, а на самом деле букашка с бумажкой. Вот недавно на заработки уехала, поварихой на вахтовые поселения. Жить не хуже, чем тут, а платят хорошо.
— А сейчас на кого вы учитесь, Наташа?
— Откуда вы знаете, что я учусь?
— «Работа, учеба…»
— Ой, и правда, — прыснула она. — Агротехникум заканчиваю. Уже на диплом выхожу.
— Как интересно. И какая же тема?
— «Проблемы разведения крестоцветных в Юго-Западном регионе России и методики их решения и устранения»! — гордо провозгласила она.
— Внушительно! Значит, будете устранять?
— Ага. Только лопату захвачу. Да бросьте вы, в самом деле. Никому это не надо, никто эти проблемы решать не собирается и не соберется. Сижу в библиотеке, теорию мелиорации выписываю. Погоняют, подмахнут — и гуляй, Вася, ищи работу. Единственный плюс — можно агрономом в пищевой концерн устроиться. Пищевики-то всегда нужны.
Настоящая цундере. Она нравилась мне все больше и больше. Чем-то она напоминала Суисейсеки — не внешностью, естественно, а тем самым огоньком веселой шкодливости, то и дело сверкавшим на дне ее глаз. Хотя с настоящей душевной красотой это не имело ничего общего, все-таки на нее было приятно смотреть.
Очень интересное приключение.
— Ната? — раздалось у меня за спиной, и огонек сразу угас, а ее лицо опять, как тогда, на улице, стало красивым и каменным. На нем проступила радостная улыбка — жуткая и неестественная на фоне полных горя и тревоги глаз.
В дверях кухни, потирая кулачком левый глаз, стояла девочка лет шести в синей пижаме. Русые, как у Наташи, волосенки вздыбились со сна и торчали вороньим гнездом. Насупленно глядя на нас исподлобья, она скорчила гримаску и зевнула, сладко потянувшись.
— Ната, ты не спишь? Это кто?
— Ленуська! Я же тебе сто раз говорила, что с гостями надо здороваться!
— Доброе утро, — серьезно поздоровалась со мной девочка. — Ната, я вчера твой альбом взяла порисовать. Я его порвала немножко. Ты меня накажешь?
— Ленка! Что за глупости? — у Наташи округлились глаза. — Я тебя хоть раз наказывала?
— Ни разу, — кивнуло дитя. — А надо. По телику говорят, что детям надо прививать послушание и уважение к старшим. Я же так совсем не привьюсь!
— Ну… ну я не знаю… Ну носом в угол иди стань тогда! — девушка чуть не плакала. — На десять минут!
— Хорошо, — по-прежнему серьезно согласилась Лена и, повернувшись, потопала в комнату.
Наташа беспомощно взглянула на меня. Я усиленно прикладывался к чашке, уткнув в нее глаза. Вскоре приступ неконтролируемого смеха отступил обратно в легкие.
— Славная девочка. Ваша дочь?
— Сестра. Совершенно невозможный ребенок. Мать с отцом шесть лет назад на Кавказ поехали работать, а там… Вот, мыкаюсь теперь. Целый день сидит перед телевизором и смотрит передачи, и добро бы для детей, а то — о детях. Сама себя воспитывает. Скоро и меня начнет. В детсад не ходит… — тут она осеклась.
— Не ходит? Что-то не так?
Наташа ответила не сразу, глядя в пол. Я сообразил, что сморозил бестактность. Какое мое дело, в конце концов, даже если что-то и не так? Мне, по большому счету, это было совершенно безразлично. Приключение скоро закончится, я навсегда покину этот дом, оставив за спиной его милых обитательниц и их беды. Все проходит. Зачем лезть, куда не просят?
Свинья ты, Антракс. А посади свинью за стол…
— Рак у нее, — выдохнула Наташа, словно в омут бросилась, и с непонятным страхом посмотрела на меня. Я понял, что шутки кончились. Рак — это очень серьезно. Когда раком болен взрослый, это страшно. Когда болен ребенок, это страшно вдвойне. Втройне — когда это девочка. Бедное дитя. Бедная Ната… Я наконец все понял. Ее слезы. Ее гнев на подозрительного незнакомца без шапки, способного, может быть, оставить дитя сиротой. Ее стремление затащить этого незнакомца домой на чай, чтобы наконец выговориться на собачью жизнь. Конечно, никаких матримоний на мой счет у нее не было. Я был для нее просто подушкой, в которую кричат непроглядной ночью.
Последнее меня, впрочем, совершенно не задевало.
После слов Наташи посиделка сразу стала натянутой. Я быстро допил чай и начал прощаться. Она не удерживала меня, хотя пурга за окном мела, как одержимая: в ее глазах бился темный и мутный страх, непонятное сомнение проступало сквозь него наружу. Я старательно отводил глаза.
Когда я уже обувался, на меня вдруг снизошло непонятное наитие.
— Наташа, есть ли у вас бумага и ручка?
Получив тетрадный листок и карандаш, я написал свой телефонный номер и передал ей.
— Зачем? — честно прошептала она.
— Мало ли, — загадочно ответил я. Загадочно это прозвучало, что характерно, и для меня самого. Но хуже от этого вряд ли станет.
Скомканно попрощавшись, я вышел из квартиры и начал спускаться по лестнице, распутывая провода «ушей». В первый раз за долгое время мне было стыдно.
Коракс
