она поспешила к двери, возле которой он стоял. Поравнявшись с ним, она не остановилась, она хотела поскорее выбраться отсюда и не видела ничего, кроме двери. Но внезапно он с силой схватил ее за запястье, скрутил его и дернул с такой силой, что она вскрикнула. Ее кулак разжался — и банкноты упали на пол.
С хриплым гневным криком она ринулась к разбросанным деньгам, но Адам оттащил ее и с силой вытолкнул за дверь, на улицу, держа ее за руку безжалостной железной хваткой, толкая ее вперед, а затем потащил ее волоком, когда она хотела сбежать. Возможно, он слышал то, что она, охваченная яростью и ужасом, не слышала: шаги бегущих людей, крики и звуки выстрелов. Она не обращала на них внимания. Она понимала только, что он здесь, хотя он не должен был здесь находиться, понимала, что она сейчас бежит, хотя она не должна убегать, понимала, что она проиграла.
Когда он затащил ее за угол какого-то здания и прижал к стене, она набросилась на него, царапая его лицо ногтями до крови.
— Подонок! — вопила она. — Вы не имели права! Это были мои деньги…
— Замолчи! — Его голос был как яростное шипение, прорвавшееся сквозь неровное дыхание, он с силой зажал ей рот ладонью, а потом притиснул ее голову к своему плечу. Она сопротивлялась, и тогда он всем телом навалился на нее, прижав ее к холодной стене бедрами и грудью.
Она не могла дышать. Ее шея продолжала болеть после того, как ее чуть не задушили, и боль волнами пульсировала в голове. Адам злобно впился пальцами в синяк, который оставил на ее лице кулак моряка. В холодном влажном воздухе из его рта вырывался пар, и его тело с силой вдавилось в нее, оставив на ее теле горячий жесткий отпечаток, его грудная клетка больно придавила ее грудь, острые кости бедер вонзились в ее нежные бедра. Внутри ее булькало и пузырилось густое черное варево страха, и эта ядовитая жижа проникала во все уголки ее разума. Это был ужас, вызванный не тем, что произошло в таверне, не тем, что опасность все еще шла за ними по пятам. Этот страх был порожден тем, что здесь был Адам, а он не должен был здесь находиться; тем, что он разыскал ее, а он не должен был ее найти, он не должен был…
Он слегка повернул голову и замер в позе напряженного внимания, вслушиваясь в тишину, все так же держа свой револьвер на взводе. В какой-то момент она увидела, как пышные облачка его дыхания исчезли, но она не слышала того, что было слышно ему; ее сердце билось слишком громко, и у нее шумело в ушах. Но затем звуки, которые он только что слышал, похоже, смолкли; напряжение стало медленно его отпускать, и он отстранился от нее. Он убрал револьвер в кобуру, а затем снял руку с ее рта.
Без груза тела Адама, который поддерживал ее, Энджел бессильно обмякла и стояла, опираясь спиной на стену, ловя ртом воздух и давясь от внезапного судорожного кашля.
— Как вы нашли меня? — спросила она. Ее голос был хриплым, она задыхалась от гнева. — Вы не должны были здесь находиться, вы…
— Я слишком хорошо знаю тебя, Энджел, — произнес он тихо. — Найти тебя было нетрудно.
— Мы договорились, что вы будете в больнице, вы обещали, что вы будете…
— Энджел…
Она увидела это в его глазах и не позволила ему произнести это вслух.
— Лжец! Я вам доверяла, а вы…
— Энджел, послушай меня…
— Нет! — Бешеными, острыми, как нож, лапами истерика пробила себе дорогу на поверхность. — Нет, я не хочу вас слушать, все, что вы говорите, это ложь! Я возвращаюсь в больницу, к папе, я ему нужна!
Она начала протискиваться мимо него, но он схватил ее за плечи.
— Энджел, его больше нет.
Это было произнесено спокойно и веско, тоном, не оставляющим сомнений, на фоне пустой и ненужной торжественности дождевых капель, падающих с крыш в темноту Эти слова были произнесены так тихо, что она их не услышала, она просто отказывалась их слышать.
— Я бы никогда не оставила его одного. Почему вы так поступили? А если он проснется, а меня нет? Он не должен оставаться там один!
— Энджел…
— Не трогайте меня! — Ее голос был визгливым и истеричным, она старалась вырваться от него. — Не смейте говорить мне, что делать. Вы не можете запретить мне находиться рядом с ним! Вы бросили его там! Вы оставили его умирать…
— Энджел, перестань же, ради Бога!
— Не перестану, не перестану! Вы гнусный лжец, и я не стану вас слушать. Я…
Он закрыл ей рот поцелуем. Он крепко держал ее в своих объятиях, а ее тело рядом с ним было жестким и неподатливым, она сопротивлялась. Ночь была наэлектризована от бешеных страстей и от неприкрытого отчаяния. Он видел ужас в ее глазах, и все, что он мог сделать, — это привлечь ее к себе, побороть ее сопротивление, обнять ее покрепче и защитить — и поэтому он поцеловал ее.
Сначала она пыталась оттолкнуть его, но затем прижалась к нему всем телом. Под натиском его губ ее губы раскрылись, и она издала какой-то звук: то ли рыдание, то ли приглушенный крик; его затягивало в нее, и отчаянно, безнадежно он упивался ее поцелуем. Их объятие было порождено не страстью, а другой, более глубокой и примитивной потребностью. Их руки сцепились, их тела прижимались друг к другу, побуждаемые безумием, жаждой, необходимостью, грубой и необузданной… жаждой жить, надеяться, обрести уверенность и определенность, — необходимостью бросить якорь в гавани, охваченной штормом, потребностью увидеть в темноте заветный маяк. Он прижимал ее к себе, и она впилась тонкими пальцами в его шею, а его пальцы вдавились в ее бедра. Безумие, жажда, оглушающая пустота в его голове. Он ощущал соленый привкус крови на ее губах и понимал, что так не должно быть. Он хотел остановиться, он должен был остановиться…
Но когда он отнял свои губы от ее губ, она схватила его лицо и опять стала искать его рот своими губами. Его губы на ее губах не могли ничего говорить. Его тело, прижатое к ее телу, было горячим, и сильным, и полным жизни. Когда он обнимал ее, ода уже не была больше одинока. Когда он ее целовал, она не боялась.
Все бесполезно.
Он взял ее лицо в свои ладони и убрал свои губы с ее рта.
— Не бросай меня, — в отчаянии взмолилась она.
— Я не брошу тебя. Я здесь.
Она начала дрожать. Она ничего не могла поделать с этой дрожью. Ее ноги больше не держали ее, и она опустила голову на плечо Адама.
— Я оставила его, — шептала она. — Я оставила его там одного умирать.
Он снова обнял ее, нежно, надежно. Он коснулся ее волос своими губами. Он ничего не говорил, просто здесь, в темноте, долго-долго держал ее в своих объятиях.
К тому времени, когда Адам привез ее в отель, наступил рассвет. В холле никого не было, и из экипажа до лифта он нес ее на руках. Она не протестовала. Казалось, она даже не заметила, что он принес ее в свою комнату. Он запер дверь на задвижку, положил ее на кровать, и она молча свернулась калачиком. Адам сидел рядом и гладил ее волосы, пока у нее не закрылись глаза. Энджел так и не проронила ни слова.
Он накрыл ее одеялом, а потом сел в кресло возле двери, охраняя ее сон.
Глава 12
Кейси почти убедился в том, о чем уже давно подозревал: он единственный в их компании имеет хоть какие-то мозги. При падении с поезда Дженкс сломал ногу, и она распухла. Он до сих пор плохо ходил и постоянно ныл по этому поводу. Из-за глубокой раны на голове он провел в горячке два дня, и Кейси предположил, что эта рана заклинила его мозги окончательно. Он был как подлый пес, единственным достоинством которого была его подлость, а теперь, когда у него выхлестали всю его душонку, он вообще ни на что не годился.
Кейси давно бы уже бросил своего подельника, предоставив ему возможность заботиться о себе самому, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что сам он при падении с поезда сломал руку, и Дженкс был нужен Кейси, чтобы быть его руками. Кейси мог держать револьвер в левой руке, но сколько-нибудь метко стрелять левой он не мог, а ввяжись он в кулачный бой, так совсем бы пропал. Возможно, с девчонкой он
