Но он не упал. Он прыгнул. Он сгруппировался и прыгнул, и его ступни ударились о край узкого, покрытого кустарником утеса, а он оказался на расстоянии около шести футов внизу. От удара плечом об отвес скалы его бросило вперед, но он стремительно отпрянул к скале и ударился головой. А потом бессильно рухнул на выступ.
Крик Энджел перешел в рыдание — в нем были надежда, отчаяние, безумие:
— Адам!
Вместо ответа она услышала приближающиеся раскаты грома, и стремительный поток ливня ударил ей в лицо. Она протерла глаза и наклонилась над пропастью слишком сильно — она могла скатиться вниз, но ей уже было все равно.
— Адам!
Он пошевелился, заставляя себя приподняться с земли, и едва заметно двинул рукой.
Рыдая, задыхаясь, Энджел отползла от края обрыва и поднялась на ноги. Она пошла, спотыкаясь, к лошадям, почти уверенная, что из-за грозы они умчались в страхе прочь.
Но они стояли на месте, прижавшись к скале, опустив головы, и на них было жалко смотреть. Ее так трясло, что она с трудом управляла своими движениями, и сквозь катившиеся по лицу струи дождя и горячие слезы она ничего не видела. Но каким-то образом она сумела достать веревку, размотав ее с седла Адама, и схватила за уздечку его коня, заставляя идти вперед.
Она из последних сил завязала веревку вокруг луки седла — если понадобится, она будет держать ее сама. Она не оставит Адама умирать в этой пропасти. После всего, что у них было, она не бросит его.
Она перебросила веревку через выступ скалы.
— Адам! Ты сможешь схватить ее? Попытайся! Прошу тебя, постарайся!
Адам поднялся на ноги, было видно, что это стоило ему немалых усилий, затем он прижался спиной к отвесной скале и потянулся за веревкой. Но она была слишком далеко.
Энджел вытянула веревку обратно, рыдая от огорчения, и снова бросила вниз. На этот раз он смог дотянуться до нее.
Она видела, как он обмотал руки веревкой и завязал узел.
Казалось, это длилось вечность. Наконец он поднял руку.
Его приглушенный дождем голос был еле слышен:
— Отлично! Я держу ее!
Энджел подбежала к лошади и схватила уздечку. Лошадь попятилась на несколько шагов и внезапно остановилась, чем-то напуганная.
— Иди, черт возьми! — прикрикнула Энджел на нее. — Иди назад! — Лошадь захрапела и затрясла головой, и Энджел с силой хлопнула ее по шее. Лошадь сделала еще несколько нерешительных шагов назад.
Это продолжалось так долго, что, казалось, прошли часы. Шаг назад, остановка, еще один неуверенный шаг. Но самым страшным было то, что Энджел ничего не видела. Она боролась с упрямой лошадью, ругала ее, била ногами и тянула за уздечку и потому не знала, что происходит с Адамом. Она даже не услышала бы, если бы он позвал ее. Она бы не узнала, если бы веревка начала перетираться или если бы узел начал развязываться.
И вдруг внезапно веревка ослабла…
Энджел увидела, как она упала, свернувшись, в грязную лужу под ее ногами, и сердце ее остановилось. Она в страхе оглянулась.
К ней шел Адам, чуть прихрамывая, покрытый синяками, весь в грязи, согнувшийся от боли, но живой.
Забыв обо всем, она с криком бросилась к нему. Он обхватил ее руками, и они стояли, обнимая друг друга с ужасной, сокрушительной силой, прижимаясь друг к другу, а дождь колотил по ним, и гремел гром, пока гроза наконец не ушла куда-то за горы, а дождь продолжал лить как из ведра.
В нескольких сотнях ярдов впереди они обнаружили небольшую пещеру и устроились под навесом скалы. Энджел развела костер, и они сидели возле огня, сушили свою одежду и смотрели на завесу дождя, которая отделяла их от всего мира, а мир вокруг постепенно становился все более тусклым и туманным. Время от времени капли дождя с шипением падали на горячие поленья, и непрерывные вздохи и стук дождя, казалось, запечатали их двоих в пещере, защищая.
Адам полез за порцией кофе, лежащей в седельной сумке, и замер, увидев, что она открыта. Собрав у выхода из их убежища дождевую воду в кофейник, Энджел вернулась к костру.
— Тебе нужно снять мокрые ботинки, — посоветовала она. — У костра они высохнут быстрее.
Адам достал крест из сумки.
— У тебя была возможность, — сказал он. — Почему ты ею не воспользовалась?
Энджел опустила в кофейник тряпочку и отжала ее.
— Похоже на то, что я только и делаю, что привожу тебя в порядок, — произнесла она, вытирая кровь и засохшую грязь с раны на его лбу.
Адам отвел ее руку. Он посмотрел на нее, и она увидела, что его глаза потемнели и стали почти черными. Его голос прозвучал очень спокойно:
— Ты могла оставить меня здесь.
Энджел посмотрела на него и ответила, глядя ему в глаза:
— Нет, не могла. — Она положила тряпочку на колени. — Не знаю. Может быть… может быть, в том кресте заключено что-то особенное. — Она подняла на него глаза. — Я собиралась забрать его себе. Я все заранее спланировала. А потом ты упал, и… ты мог бы погибнуть, но не погиб. Я хотела украсть крест, но не смогла. — Энджел пожала плечами. — Я не знаю, в чем тут дело.
Адам протянул руку и нежно положил на свою ладонь прядь ее мокрых от дождя волос.
В этом жесте не было ничего странного, ничего необычного. Изменения, которые произошли в их отношениях за последний час, были едва уловимы, но они были очевидны, и их невозможно было не замечать. Но они не могли повернуть назад, никто из них не мог сдать свои позиции: слишком много поступков совершено, слишком много слов сказано.
Адам смотрел на нее, его лицо было в грязи, волосы были темными от дождя, и это лицо заключало в себе все, что она когда-либо хотела, в чем она когда-либо нуждалась, чем она дорожила в своей жизни. Она видела, как в его глазах надежда боролась с желанием, доверие сражалось с подозрением, и она это понимала, потому что в ее душе происходила та же самая борьба. Она хотела так много — и ожидала так мало. И новизна того, что они открывали друг в друге, по-прежнему не позволяла забыть об осторожности.
Затем Адам опустил руку и вздохнул.
— Ах, Энджел, — проговорил он тихо. — Я не знаю, что с тобой делать.
Вот она, истина, и Энджел не могла больше обходить этот вопрос.
— Это все из-за нее, правда ведь? Из-за моей матери?
Ты влюблен в нее.
Его глаза распахнулись от удивления. Но где-то в их глубине скрывалось что-то еще — тень вины?
Но именно это Энджел меньше всего хотела там увидеть.
Боль сдавила ей горло, и она отвернулась.
— Подай мне кофе, — сказала она бесцветным голосом. — Я сварю, пока мы будем пережидать дождь.
— Энджел, я тебе все объясню, — произнес он.
— Нет. — У нее был слегка пронзительный голос из-за огненных иголок, которые царапали ее нервы. И она приложила все усилия, чтобы голос ее звучал спокойно. Но она ответила ему слишком торопливо и немного напряженно.
Она боялась, что если перестанет говорить, она разрыдается. А этого она не хотела.
— Нет, все нормально, я понимаю. Я с самого начала это знала. То, как ты о ней говоришь, какое у тебя становится лицо, когда ты о ней говоришь… Я знаю, я знала это всегда. Не важно. Так лучше. Она не захочет, чтобы я была рядом. Ты тоже не захочешь этого, я понимаю. Подай мне кофе.
Адам пребывал в растерянности. Энджел не могла смотреть на него. Она боялась увидеть в его глазах это неодолимое в своей неизбежности признание горькой истины, то единственное, с чем она никогда не
