приземлении мешка донеслись душераздирающие кошачьи вопли.
— Доброе утро, юный Август! — радостно приветствовал меня мусорщик. — Я слышал, ты тут повоевал на славу. Мне очень жаль тот милый старый домик и бедняжку миссис Эбботт, я и сам мог оказаться на ее месте. Подумал, дай прихвачу твоего старого приятеля.
С этими словами Куп распустил завязки брезентового мешка, и оттуда вылетел разъяренный траченный молью котяра, топорща шерсть (что придавало ему сходства со старой щеткой), выгибая спину и яростно шипя.
Я был близок к полному отчаянию, устал почти до смерти — в которой провел неисчислимый промежуток времени — но все же понял, что улыбаюсь.
— Привет, Когтяра! — кивнул я. — Здравствуйте, мистер Фенимор. Вообще-то это полная нелепица. Ведь роботов и кошек в рай не пускают.
— А, обхитрил сам себя! — проворчал Коготь своим скрежещущим пронзительным голоском. — Ну, это исправит хорошая головомойка. Дотронься до меня еще хоть раз, — фыркнул он на робота, — и я раздеру в клочья твою мерзкую рожу!
— Я немедленно запихну тебя обратно! — пообещал ему мусорщик, вытаскивая свою вонючую пенковую трубку, набивая ее табаком, раскуривая и пуская клубы голубого дыма. Я сидел в уродливом кресле в гостиной дома Джулса, и кольца дыма проплывали мимо моего лица, гонимые ветерком из остроумного Schwelle-кондиционера, продолжавшего работать даже в отсутствие хозяина. Все удобства к вашим услугам.
— Где Лун? — срывающимся голосом спросил я у Купа.
Кот посмотрел на робота, прижал свои уши — их у него имелось целых полтора — и улегся на драный ковер с рисунком из роз. Куп невозмутимо встретил мой взгляд:
— Спроси у Ангелов. Спросить у…
Я умер. Я остался в живых. Боль снова пронзила тело.
Я нашел обрывки своей плоти и собрал их воедино, обернул, словно тряпку, вокруг скелета стрижающих имплантатов, моей Ксон-металлической онтологии, моего грамматического кода. Мир есть вычисление; мои значения задали по новой. Иисусе! Ведь я видел (клянусь!) Древний Разум! Вечные искривления субстрата. Безумная Аврил таки была права! Мне больше не требовалось советов. Я приказал операционной системе мультиленной:
— Дай мне Лун.
Пыльная тесная комната разорвалась надвое, и она шагнула ко мне. На ее щеках сверкали алмазные слезы. С удивленным плачем она кинулась вперед, через порог, в мой крысиный Альфавилль, и, рыдая, застыла в моих объятиях.
— Ты вернул меня! — сказала она.
— Это Ангел, — ответил я, не желая признавать собственного участия в невероятных деяниях. — Боготварь Точки Омеги. Оно… согласилось восстановить тебя, — она снова и снова покрывала мое лицо жаркими солеными поцелуями. — Оно сказало, что Состязание еще не закончилось. Провозгласило, что К- машины нарушили Соглашение.
Тогда я не до конца понимал, что говорю моей возлюбленной подруге, но полностью доверял существам Омеги. У меня за спиной Джеймс К. Фенимор прочистил свое робогорло и издал хриплый кашель заядлого курильщика.
— Хорошо то, что хорошо кончается, верно?
— Ничто еще не закончилось! — злобно огрызнулся я в ответ. — Нет, Куп, уж поверь мне! Я только начал разбираться с этими ублюдками! Лун, Лун! — я с удивлением произнес ее имя, дрожа от облегчения, от опьяняющей любви к ней. — Я поблагодарю Ангела, только если найду способ…
— Так говори, — отозвался пронзительный мяучащий голосок с пола.
— Когтяра?
Он вылизывал свои яйца, совсем как собака, как бедный старик Добрый Ду, спрятавшийся и сберегший от смертельного удара ключевую часть сложной души моего отца. Я с трудом удержался от смеха. Когтяра явно не любил грубый армейский юморок. Вместо этого я глупо озвучил первое пришедшее на ум:
— Коготь, а как же бесполость? Я еще никогда в жизни не видел никого столь мужественного!
— Нуда. Полагаю, это задумывалось как комплимент, — оно вспрыгнуло на кресло, в котором я переживал свой посмертный нервный припадок, и потерлось головой о мою ногу. — Надеюсь.
— Когтяра, ты что, бог?
— Чертовски близко к этому. Когда мы провели тот космос через конвульсии со сдвигом и свалили его в кольцо сингулярности, то выжгли себя прямо в субстратный узор. До самого дна. До нулевого Тегмарка. К слову о Древних Разумах. В ясный бесконечный день, приятель, можно увидеть вечность.
Рука Лун — та, что не вцеплялась в меня — погладила его по голове, и оно благодарно приняло ласку, с урчанием зажмурившись, но потом внезапно разозлилось и отбросило пальцы в сторону.
Я спросил:
— Где мои родители? Дрэмен и Анжелина мертвы? Я хочу сказать, их нельзя восстановить?
Когтяра наградил меня долгим загадочным взглядом, урча, словно горшок на плите. Я открыл рот, снова закрыл его. Я осознал, что истинная боль, пылавшая в моей груди, относилась не к отцу с матерью. Для меня они были давным-давно мертвы. Долгие годы я думал, что они погибли. Я смирился с этой потерей. Нет, я тосковал по своей бедной внучатой тетушке Тэнзи, пусть иллюзорной и вымышленной — но чудесной, доброй, заботливой, умной женщине, которую я любил, по-прежнему любил, а она ушла. Я прижался лицом к плечу Лун, услышал, как рвется ткань реальности.
Когда я выпрямился, вытирая глаза, то увидел, что мы стоим на центральной улице делового модного анклава в каком-то городе, который я знал, но никак не мог вспомнить. Мужчина и женщина, одетые в батик, прошли мимо, держась за руки и дружелюбно улыбаясь. Женщина озабоченно посмотрела на меня, заметив красные глаза и печальное выражение, но из вежливости не стала задерживаться, только наклонилась и прошептала что-то на ухо своему спутнику. Весело раскрашенные приземистые машины сновали по улице, паря в метре над мощеной мостовой, открытые по случаю хорошей погоды, заполненные детьми и стариками, а также парочкой бизнесменов, листающих блокноты или рассеянно глядящих на проплывающую мимо жизнь. Мы стояли под белым стальным навесом. В витрине магазина красовалась стеклянная посуда самых невообразимых форм, и солнечные лучи вспыхивали кроваво-красным, травянисто-зеленым, звездно-голубым, ярко-желтым — восхитительно безумные, словно творения Ван Гога. Это был радостный кич, возведенный до постмодерна. На витражном окошке в двери, под старинным колокольчиком, я увидел название магазина: «Герой с тысячью вазами». Тряхнув головой, я улыбнулся и отвернулся, чтобы взглянуть на Когтя. Ангел исчез, прошел сквозь время, как, наверное, любил делать Артуров Мерлин.
— Завязываю с медициной, — сообщил я Лун. К нам приблизился пожилой человек, жующий завернутое в коричневую бумагу сувлаки. Я ощутил аромат мяса, и салата, и томатов, и лука, и, кажется, зеленого перца, а еще йогурта, посыпанного орегано — и все это в турецкой пите. У меня потекли слюнки. Святые небеса, сколько же лет прошло с тех пор, как я в последний раз ел или пил?!
— Умираю от голода, — сказал я. Лун мгновенно спросила у прохожего:
— Простите, сэр, где вы купили это восхитительное кушанье?
— На той стороне дороги, — ответил старый джентльмен с подозрением, которое, впрочем, испарилось, как только он разглядел красоту своей собеседницы — и лишился дара речи, помахав рукой в нужном направлении.
— Спасибо, — Лун покопалась в карманах, нашла квадратные монеты, посмотрела на них. — Никогда раньше такого не видела. Будем надеяться, они сработают.
— Должны, — сказал я. — Когтяра не бросил бы нас без средств к существованию.
Мы перешли дорогу и направились в восточную закусочную. Я выудил из холодильника две ледяные банки пива, открыл их и передал одну Лун.
— А чем займешься? — она слизнула с губ иней.
— Что? А, думаю, философией. Надо прочитать твою книгу о вычислительной онтологии.
— На это у тебя уйдет лет эдак пять или шесть, — но она радостно рассмеялась и снова поцеловала
