Она радостно засмеялась.
— Ты очаровательный мальчик! Помнишь, как она кончается? «Одиннадцать — ведьма летит далеко, двенадцать — весь мир танцует легко». На один месяц больше, чем в году. Я еще вернусь и взгляну на тебя. Кто знает? — тут она, к моему удивлению, поцеловала меня. — До свидания.
Потом отступила, дважды прикоснулась к трубке. Вспыхнуло изумрудное сияние. Оно было холодным; я содрогнулся от мягкого шока, и комната подернулась туманом, будто во сне. Покачиваясь на своих облаченных в носки ногах, я наблюдал, как Лун осторожно выбирается через оконную раму. Там она словно зависла в воздухе, темный силуэт на фоне темноты. Проделала что-то, возможно, перекалибровку инструмента, и голубой свет нарисовал окно — точно такое же, как раньше, застекленное, покрашенное.
Я ждал черноты, потери памяти, амнезии. Вместо этого мое тело точно покалывали булавки и иголочки. Спотыкаясь, я проковылял к раковине и плеснул себе в лицо холодной водой. Я все помнил. Да, эти воспоминания были абсурдными, смешными, нелепыми. Я избавился от одежды, в то время как вода наполняла ванну, и по комнате полз пар. Затем уселся в чудесную горячую воду, скребя ароматным мылом подмышки и другие вонючие места. Выставил левую ногу из мыльной воды и повернул, чтобы рассмотреть серебристые иероглифы на подошве. Я отчаянно надеялся, что Лун не окажется моей давно потерянной сестрой или еще каким родственником. Насколько я знал, у меня, к счастью, не было потерянной сестры. (Вот-вот, именно что насколько я знал. Бедный гусеныш.)
Пока вода спускалась, я яростно вытерся, желая спать настолько отчаянно, что это чувство больше напоминало голод. Собрал одежду и ботинки и в темноте протрусил по холодному полу в спальню. Окно было распахнуто, сетка от насекомых натянута — сквозь проволоку я видел ясное, очень черное небо — ни луны, ни ведьмовских метел, ни НЛО, ни лучей прожекторов. Мерцали звезды, прохладный ветерок доносил из сада запахи свежей земли и листьев. Почему они ошиблись? Без сомнения, их записи должны были сообщить, что один игрок увиливает от обязанностей, что одна фигурка в их проклятом великом Состязании затерялась в человеческом море после смерти родителей. Я показал небесам средний палец — и увидел, что он дрожит. Не такие уж и умные, черт бы их побрал. Потеряли меня на двадцать лет, и я скрывался, пока сам не нашел ублюдков.
Теплая подушка. Лун. Ведьма летит далеко. Ее восхитительные жгучие губы. За окном лежал огромный темный мир. И из него вели двери. Я спал.
Три
Настроенный решительно, Деций Зайбэк карабкался по Т-первичной последовательности туда, где боготвари ожидали рождения в смертельных осколках космоса, одного из немногих, в котором онтология и местные законы физики дозволяли реализацию такого пути к славе. Цветистые бесконечности разлетались из-под ног с каждым шагом его отполированных кожаных подошв, изготовленных по личному заказу знатоком-сапожником в соседствующей с Землей Шанге.
«Schwellen» открывались и закрывались, повинуясь его божественным повелениям, пока он шел через туман метафизической сложности. Стоило ему остановиться, как вокруг мгновенно возникала вакуоль, обеспечивающая поддержание необходимых для жизни условий, наполненная влажным воздухом для его дыхания, освещенная цветовым спектром, воспринимаемым его глазами — непроницаемый щит против ревущей агонии распыленного пространства-времени за пиксельными границами. Как всегда, он испытывал благодарность к боготварям, однако это чувство не могло ни отвлечь его от цели, ни внушить бесполезное благоговение.
Он смотрел наружу через почти прозрачный щит на родственные вселенные, сменяющие друг друга, каждая следующая на шаг опережает предыдущую на пути к катастрофе, к компактизации, к инцистированию. Там, завернутое в кричащую тишину смоделированных гравитационных обрезков энергии, покоилось семя этих боготварей, Ангелов, которые, он не сомневался, представляли собой лишь субстрат для Состязания — или должны были превратиться в таковой после своего рождения в конце времен.
В этой вселенной, сказал он себе, угрюмо созерцая пятнистую темноту, кончается ночь; тени на западе укорачиваются, и в конце концов здесь наступит вечный день. Его кожаные подошвы удовлетворенно стучали по плитке, затем по полированным доскам, по зернистому бетону, по податливому металлу, серому, словно старый алюминий, по чистому свету, натянутому, точно батистовая ткань… В честь рабочего дня Деций тщательно облачился в lung-p’ao из искусственного дамаста, рубаху с разрезами спереди, сзади и на боках, в духе наездников, сшитую его любимым портным из Пайпа. Роскошные узоры украшали рабочую робу: из волн вставали горы, их верхушки пронзали облака, где резвились драконы. Поверх тугого воротничка он повязал шерстяной клубный галстук, темно-бордовый с хаки, цвета Ирода. Он сделал последний шаг в Т-первичное закрытое пространство-время — и оказался на станции Игдрасиль.
В полумраке тикали дедушкины часы, точные, успокаивающие, символ постоянства. Насколько Деций знал, ни он сам, ни другие члены семьи их здесь не вешали. Очередное свидетельство доброты Ангелов, которым вскоре предстоит родиться в этом пространстве со множеством форм, искривленном финальным алгоритмом в конденсирующийся, умирающий космос — большее сокровище, нежели драгоценная жемчужина — в котором космологическая константа лямбда станет равна нулю, и местная закрытая вселенная получит великий шанс, какого не выпадает почти никому — шанс коллапсировать и тем самым, в момент мучительной, пламенной смерти, достичь Т-бесконечности.
Он обнаружил, что его стол по-прежнему завален различными бумагами, и со вздохом уселся на большой оранжевый эргономичный пластиковый шар, купленный в Сиэттле. Застегнул широкие манжеты и принялся за работу, черкая ручкой направо и налево, выискивая в ворохе привычной информационной физики и онтологической механики толкование предсказания. В прошлом, случалось, его ручка неожиданно пузырилась и текла, словно внезапно падало давление воздуха на станции. Это приводило его в ярость: так он испортил свой лучший шелковый chi-fu. Увы, вычислительные устройства здесь просто не работали — слишком близко к финальной компрессии Точки Омеги. Их алгоритмы обращались в пыль. То же самое происходило и с кремниевыми и искусственными квантовыми штуковинами. Удивительно, что работали мозги; по-видимому, их спасали особенности белковых сетей, и нарушалась только функция сна. Он слегка пожал плечами. Да, здесь не место для беспечных сновидений.
Тяжелая дверь с шипением открылась. В кабинет вошел его взъерошенный адъютант, полуголый, почесывающий голову с рассеянной улыбкой. Гай остановился возле стола и, дыша слегка кислыми парами, дружески чмокнул Деция в щеку.
— Доброе утро, Дес.
Деций обернулся и крепко поцеловал его в губы:
— Кофе, Гай.
— Конечно, — адъютант побрел в кладовую, включил кофеварку, смолол две пригоршни первосортных эфиопских зерен, высыпал их на фильтр, затем извлек заменитель сахара и сливки. Гай с Децием были старыми друзьями и обходились без фанфар. — Не спал всю ночь?
— Вообще-то, я несколько месяцев провел в ортогональном соседе. Как продвигается обратный отсчет?
— Я бы и правда мог воспользоваться какой-нибудь откалиброванной электроникой, — Гай подавил зевок. — Знаю, знаю. Что ж, насколько я понимаю их сообщения, судя по всему, мы войдем в сингулярность омеги в течение нескольких часов. О скорости нашего продвижения не хочется даже думать. — И правда.
Кофеварка хлопнула и забулькала, источая теплый аромат. Казалось совершенно абсурдным планировать утреннее кофепитие, когда местный космос вот-вот коллапсирует в окончательную беззаконность и вакуум вселенской черной дыры. Снаружи гравитационные пульсации бешеными осцилляциями сотрясали сжимающееся пространство. Галактики сотен миллиардов звезд — точнее, то, что от них осталось — полыхали огнем с эквивалентной их количеству температурой, сморщивались в
